Вяземский и убийство Пушкина
Исправленное и дополненное переиздание биографии поэта Петра Вяземского — повод пересмотреть границы и стереотипы о русской культуре «пушкинской поры». Перед читателем не просто жизнеописание, а хроника событий, сформировавших миф о Золотом веке русской литературы: восшествие на престол Александра I, 1812 год, декабристы, гибель Пушкина, война на Кавказе, поражение в Крыму. Сам Вяземский в книге Вячеслава Бондаренко предстает едва ли не главным претендентом на звание «человек-эпоха»: начал творить раньше Пушкина, а умирал, заслужив славу яростного критика «Войны и мира» Льва Толстого.
Почти во всех исследованиях о дуэльной истории Пушкина роль Вяземского расценивается почему-то как одна из главных. Между тем достаточно беглого взгляда на преддуэльные события, чтобы понять: главным действующим лицом в ней был Василий Андреевич Жуковский, который не мог допустить даже мысли о каком-либо поединке, кроме словесного.
Именно к Жуковскому бросился шурин Пушкина Иван Николаевич Гончаров, умоляя его предотвратить дуэль. Именно Жуковский сделался посредником между Пушкиным и Дантесом и сердито отказался от этого посредничества, когда увидел, что Пушкину вовсе не нужно примирение, что он, напротив, всеми силами рвется к барьеру... 13 ноября Пушкин, не выдержав, рассказал о своем вызове Карамзиным; вероятно, тогда же о нем узнали и ничего не подозревавшие Вяземские. И уж совершенно точно Вяземские знали о вызове 14 ноября, потому что в этот день состоялись переговоры Геккерна-старшего с Пушкиным. Голландский посланник заявил, что Дантес намерен жениться на сестре Натальи Николаевны Екатерине. Пушкин сдержанно сказал, что в этих обстоятельствах берет свой вызов назад.
Но буквально через несколько часов он примчался на Моховую и выплеснул всю ярость в разговоре с Верой Федоровной. Вяземская с испугом смотрела на Пушкина, который безостановочно кружил по комнате, как тигр в клетке, и громко говорил:
— Я знаю автора анонимных писем. Через неделю, княгиня, вы услышите, как все заговорят о мести, единственной в своем роде... Это будет совершенная, полная месть... Она бросит этого подлеца в грязь... Громкие подвиги Раевского — ничто по сравнению с тем, что я задумал!
«Громкие подвиги» А. Н. Раевский совершил в 1828 году, когда граф М. С. Воронцов выслал его из Одессы. Перед отъездом Раевский устроил на улице публичный скандал супруге Воронцова, скомпрометировав ее в глазах всего города. Так что задумал Пушкин публичное разоблачение своего противника, которое опозорило бы его в петербургском свете. Объявление о сватовстве Дантеса связывало ему руки.
Но, отказавшись под нажимом обстоятельств от поединка, он никому ничего не простил и продолжал думать о мести. Вяземский здесь, в отличие от Жуковского и даже от Веры Федоровны, которой Пушкин доверял, — просто сторонний наблюдатель. Правда, по отношению к Геккерну-старшему и Дантесу он по-прежнему занимал непримиримую позицию и, когда Геккерн попытался прямо на улице пожаловаться ему на жизнь, просто не стал его слушать. Но когда путем долгих переговоров вызов Пушкина все же остался без последствий, а Дантес стал появляться в обществе своей неожиданно объявившейся невесты Екатерины, князь Петр Андреевич проявил чудовищную, прямо-таки непонятную и непростительную для его ума душевную близорукость, вообразив, что дело прекращено окончательно, а мир и согласие между Пушкиными и Геккернами восстановлены.
Именно к этому времени относится запись в дневнике Александра Тургенева: «Вранье Вяз. — досадно» (вранье, то есть болтовня, сплетни). Именно в это время Софья Карамзина приводит в своем письме шутку Петра Андреевича: якобы Пушкин обижался на Дантеса за то, что тот больше не ухаживает за Натальей Николаевной. Конечно, в определенной степени оправдывает Вяземского незнание им всех сторон ситуации — он, разумеется, не был посвящен во все семейные тайны Пушкиных, не знал о том, что Пушкин продолжает думать о мести, но вполне мог знать, что Пушкин говорил 17 ноября своим секундантам: «Я признал и готов признать, что Дантес действовал как честный человек».
Такая развязка наверняка подействовала на Вяземского расслабляюще — оттого и начинаются шутки по поводу Пушкина и Дантеса. Кроме того, Вяземский вообще вряд ли интересовался семейными обстоятельствами Пушкина так пристально, как это может сейчас показаться. В конце концов, чужая семейная жизнь его не касалась, а с формальной стороны обстановка более-менее разрядилась — Дантес жених, Пушкин взял вызов обратно... Вяземский и Пушкин часто виделись в это время (например, в декабре 1836 года они встречались и общались 15 раз, примерно через день), но разговаривали исключительно на литературные и светские темы, и невозможно представить, чтобы Пушкин советовался с Вяземским о том, как именно ему поступить и как вести себя с Дантесом...
31 декабря 1836 года на Моховую к Вяземским съехались друзья и знакомые. Гремела музыка. С двенадцатым ударом часов все зазвенели бокалами, раздались поздравления с Новым годом... Были Пушкины, был и Дантес с невестой. Очень бледный, похудевший после болезни, барон продолжал пристально смотреть на Наталью Николаевну, не смущаясь присутствием своей невесты и Пушкина... Графиня Строганова сказала Вере Федоровне на ухо:
— У Пушкина такой страшный вид... Если бы я была его женой, то не решилась бы вернуться с ним домой сегодня.
Об этом дневниковая запись Тургенева 2 января 1837-го: «О новостях у Вяз. Поэт — сумасшедший».
10 января Дантес женился на Екатерине Гончаровой. Молодожены часто наносили в эти дни визиты, а Геккерн-старший всячески пытался наладить отношения с Пушкиным на «родственной» основе. Но Пушкин резко дал понять, что никаких отношений между Пушкиными и Дантесами быть не может. Друзья недоуменно переглядывались: к чему было демонстрировать нетерпимость, когда Дантес не только помирился с Пушкиным, но и породнился с ним?.. Разве не разумнее сделать шаг навстречу?
Вяземские считали поведение Пушкина странным и неприличным и всячески пытались помирить его с Дантесом. С этой целью они пригласили обе семьи на большой детский бал 15 января (праздновался день рождения Наденьки Вяземской). Но ничего хорошего из этого не получилось — Пушкин на этом балу был так резок с женой, что Петр Валуев даже спросил у нее сочувственно, почему она позволяет так с собой обращаться. Дантес же язвительно заметил: «Пушкин совершенно добился того, что его стали бояться все дамы».
Было очевидно, что обстановка накалилась до предела. 19 января Тургенев и Вяземские весь вечер проговорили «о Пушкиных, Гончаровой, Дантесе-Геккерне». Конечно, говорили о том, что поведение Дантеса по-прежнему неприлично, что он продолжает в открытую компрометировать Наталью Николаевну, даже в присутствии собственной жены. Но наверняка говорили и о странности поведения Пушкина. «Поэт — сумасшедший». И Тургенев уже не пишет о «вранье Вяземского». Недоумение по поводу того, как ведет себя в свете Пушкин, стало всеобщим.
23 января состоялся бал у графа Воронцова-Дашкова. Вяземские там не присутствовали, но наверняка узнали о пошлом каламбуре, который отпустил Дантес при Наталье Николаевне. На другой день, вечером 24 января, был раут у князей Мещерских — гостей принимала дочь Карамзина, Екатерина Николаевна Мещерская. Были Вяземские, Пушкин, Россеты, Валуевы, Виельгорский, Тургенев, Дантес. Были и три сестры — жена Пушкина Наталья, жена Дантеса Екатерина и незамужняя Александра. Этот раут известен в описании Софьи Карамзиной: «Пушкин скрежещет зубами и принимает свое выражение тигра. Натали опускает глаза и краснеет под долгим и страстным взглядом своего зятя, — это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу — по чувству. В общем, все это очень странно, и дядя Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных».
Еще Анна Ахматова указала на следы «чужой речи» в этом страшном письме. А С. Л. Абрамович справедливо заметила, что письмо Карамзиной до странности напоминает по своему стилю письма Вяземского — полные иронических характеристик, острот (зачастую ради красного словца), холодного отстранения рассказчика от происходящего. Ссылка Софьи Карамзиной на «дядю» подтверждает то, что ее письмо передает и мнение Вяземского, видевшего в трагедии Пушкина «сентиментальную комедию к удовольствию общества». В то время как Пушкин, стиснув зубы, готовился к смертельному бою, князь холодно острил на его счет и с любопытством ждал дальнейших событий. Прозрение придет к нему слишком поздно.
У Воронцовых-Дашковых и Мещерских ужасное состояние Пушкина заметили все. Вечером 25 января Вяземские давали раут, на котором были Пушкин и Дантес с женами. Об этом вечере вспоминал 16-летний в ту пору Павлуша Вяземский.
Князя Петра Андреевича не было дома — он уехал на бал к Мятлевым. Гостей принимала Вера Федоровна. Дантес был в центре внимания — сидел рядом с Натальей Николаевной и беспрерывно острил. Пушкин, казалось, целиком сосредоточился на шахматной партии. Вера Федоровна подошла к нему.
— Что меня забавляет, это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что ожидает его по возвращении домой. — Пушкин указал глазами на Дантеса и усмехнулся. — Впрочем, с молодым человеком мои счеты кончены.
— Что же именно ждет его? — спросила Вера Федоровна. — Вы ему написали?
Пушкин кивнул и коротко добавил:
— Его отцу.
— Как! Письмо уже послано? Сегодня?
Пушкин опять кивнул и потер ладонью о ладонь, как всегда делал, когда был чем-либо доволен.
— Неужели вы все еще думаете об этом? — растерявшись, только и выговорила княгиня. — Мы надеялись, что все уже кончено.
Пушкин с усмешкой встал.
— Разве вы принимали меня за труса? Я вам уже говорил, что с молодым человеком мое дело окончено, с его отцом — дело другое. Я предупреждал вас, что мое мщение заставит заговорить свет.
Письмо Геккерну означало только одно: на этот раз дуэль неизбежна. После того как разошлись гости, Вера Федоровна рассказала о письме Пушкина графу Виельгорскому. Петр Андреевич вернулся от Мятлевых в два часа ночи. «Я ему тоже сказала, — пишет княгиня, — но что делать? Невозможно было действовать».
Вот это «невозможно было действовать» часто ставят Вяземским в вину. Дескать, если бы они не сидели сложа руки, а бросились спасать Пушкина, дуэль могла бы и не состояться. «Был самым близким другом поэта, а не сумел спасти, помочь, уберечь!» — эта фраза полнее всего выражает современное восприятие далеких событий.
От Вяземских Пушкин поехал на бал к графине Разумовской. Там тоже искал себе секунданта. Увидев секунданта Дантеса, атташе французского посольства виконта д'Аршиака, завел с ним разговор об условиях дуэли. И тут из толпы неожиданно показался Вяземский, которого заинтересовала неожиданная беседа друга с дипломатом. Пушкин тут же переменил разговор, взял Вяземского под руку и по-русски попросил напомнить Козловскому о статье для «Современника». Вяземский обещал.
Мы не знаем, сказала ли Вера Федоровна мужу, когда он вернулся домой, о решении Пушкина стреляться. Собственно, это и не имеет значения, потому что уже 26 января Вяземский знал о том, что Пушкин послал Геккерну оскорбительное письмо. Может быть, Вера Федоровна и не сказала о визите Пушкина и его твердом намерении драться — в марте, давая показания военно-судной комиссии в качестве свидетеля, Вяземский под присягой поведал о том, что узнал о дуэли и тяжелом ранении Пушкина одновременно. Но если сказала — можно только догадываться, как Вяземские провели день 27 января.
Сейчас все кажется нам простым и ясным: Вяземскому нужно было кинуться к Пушкину и умолить его не драться, устроить какое-нибудь перемирие, затянуть время. Словом, нужно было спасти Пушкина любой ценой.
В современной обывательской трактовке это выглядит примерно так: «Вяземский, будучи несравненно ниже по таланту, держался с Пушкиным всегда на равных. Их отношения можно с прямым основанием сравнить с отношениями пушкинских Моцарта и Сальери. Во всяком случае бездействие иногда можно приравнять к злодейству. Накануне дуэли Пушкин пришел к жене Вяземского Вере Федоровне и рассказал ей о положении дел и предстоящей дуэли. Он не мог не сделать этого — внутри все клокотало. Князя не было дома, Вера Федоровна обещала прислать его на следующий день. Вяземский не пришел» (А. Варфоломеев. Царскосельская газета). Подразумевается, что уж автор-то статьи безусловно пришел бы — и спас.
На самом деле вряд ли это было возможно. Во-первых, друзья Пушкина знали о том, что он превосходный стрелок, — и не сомневались, что в случае поединка падет Дантес. А во-вторых, свою честь Пушкин ценил гораздо выше и своей жизни, и своего дара.
Вяземский это прекрасно понимал. И действовал (не действовал), как любой дворянин на его месте. Наверняка Пушкин был ему только благодарен за это, потому что в январские дни любой, кто мешал ему выйти к барьеру, был для него личным врагом.
Не понимал этого Жуковский, для которого честь не представляла такого абсолюта, каким она являлась для Пушкина. Жуковский всеми силами пытался удержать Пушкина от дуэли, спасти его сразу и от пули Дантеса, и от возможного убийства Дантеса, и от наказания, которое непременно последовало бы за поединком. И современному человеку, человеку XXI столетия, лишенному понятия о сословной чести, действия Жуковского кажутся единственно правильными и разумными, а бездействие Вяземского — преступным.
Но если даже допустить невозможное и представить себе Вяземского и Жуковского на коленях умоляющими Пушкина не рисковать собой ради блага родных, друзей и страны — нет сомнений, что ответом Пушкина в лучшем случае была бы снисходительная улыбка.
Бондаренко В. В. Вяземский — М.: Молодая гвардия, 2014.
Подробнее http://rusplt.ru/society/vyazemskiy-i-ubiy...kina-11468.html
QUOTE (antik123 @ Jul 25 2014, 07:29 PM) Приветствую вас, уважаемые коллеги. Помогите, пожалуйста, определить подлинность медали. Заранее спасибо и с уважением. Самый обычный частник.
