Из архива Кубанского Атамана генерала Науменко

[Павел Стрелянов /К/]

В театре РК, 1943 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

К концу июня лейтенант Дончук потребовал, чтобы я сдал ему мою солдатскую книжку, зольдбух, для занесения некоторых данных о службе. Через пару дней я получил её обратно, начал просматривать, что там нового записано, и на первой же странице наткнулся на запись, что произведен в фельдфебели, причем еще 1 мая 1945 года.

Но радости не было. Как-то равнодушно отнёсся я к этому. Единственное, что меня озадачило, почему так поздно, ведь в плену уже пару месяцев сидим. Мне объяснили, что производства были с указом на месяц апрель, но последние события отсрочили их исполнение, и только сейчас даётся им ход. Принял я моё повышение в чине как возвращение к перевёрнутой странице жизни. Спокойно. Милый Яков Александрович, поздравляя меня, две звёздочки на погоны подарил.

Недели две спустя, во время моего дежурства по роте, на кухне произошла драка меж поваром и бойцами, по глупой причине. Драку я остановил и, когда я отчитывал провинившихся, меня навестил комроты. Он, не вдаваясь в суть дела, обвинил меня в неумении руководить людьми и держать дисциплину. Я взвился на дыбы, вся горечь отстранения меня от взвода и сознания его недоброжелательности ко мне сказалась в тот момент. Не удержавшись, я резко ответил, что не только я, но и другие, повыше чином, не умеют также руководить людьми. И в любезной форме попросил, чтобы меня немедленно отставили от дежурства по роте из-за неспособности к руководству, прислав заместителя. Скандал! Ведь всё произошло при свидетелях ниже чином, перед бойцами.

Так как полковника Шелля в этот день не было, рапорт о случившемся был доставлен командиру полка полковнику Эйхгольцу, и он пожелал узнать причину моего возмущения и резких речей. По его требованию явился я к нему и на его вопросы выложил ему душу мою, как на исповеди. Молча выслушав меня, он сказал, что понимает меня, но не одобряет. К этому он добавил, что в воинском уставе, невзирая ни на какие доводы, мой поступок считается нарушением дисциплины и поэтому карается. Получил я десять суток строгого ареста за мою откровенность и «блестящее» поведение. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Донцы калмыки 1-го Казачьего полка в госпитале

 

[Павел Стрелянов /К/]

Так как тюрьмы и помещения для арестованных не было, заперли меня в комнатушке над сеновалом. Тюремщиком назначен был Олег Родзянко. Это выгодно, друзья – нестрогие тюремщики. И так началась моя арестантская жизнь.

Скучно не было. С другой стороны к сараю была прислонена приставная лестница, и по ней в окно влезали мои друзья с визитом. Шура и многие другие играли со мной в шахматы, резались в карты, болтали на разные темы. Иные приносили чудом найденную потрёпанную книгу. Яков Александрович часто через друзей снабжал меня мясными или рыбными консервами. В общем, я не тужил.

В одно из воскресений тёзка Олег отпер дверь и, сказав, что сегодня в театре хорошая программа, ушёл, не заперев меня. А я, воспользовавшись добротой моего тюремщика, проскользнул наружу и, крадучись меж кустов и деревьев, пробрался к театру. И скромненько, таясь, из-за куста смотрел программу. К концу представления так же крадучись возвратился я в «темницу» свою и захлопнул дверь. Полчаса спустя появился «тюремщик» и запер меня, предварительно справившись, как я провёл мой «побег».

Отсидев десять суток, вернулся я в роту к общей радости друзей и бойцов.

Но я понимал, что дело десятью днями ареста не закончится, и с дурным предчувствием ожидал, что будет дальше.

Прошло несколько дней, и дежурный по роте, фельдфебель Морозов Николай, сообщил мне, чтобы я явился к комбату, полковнику Шеллю, немедленно. Сообщив это, Коля пожал мне руку и сказал: «Под тебя подкапываются, дружок. Будь осторожен!» Получив приказ явиться к комбату, я знал, что мне несдобровать, но мне уже было всё равно: закусив удила, я шёл на всё.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Юнкера, слева стоит О.Родзянко, в Топчидере. Чины в югославянской форме 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Комбат Шелль знал меня ещё со времён нашего отступления из Сербии и Хорватии. Не скажу, чтобы он знал меня с особенно хорошей стороны: человек, ходящий на поиск без разрешения, но с хорошими результатами, все поручения и задания исполнял беспрекословно, не бунтарь, но любитель приключений.

Помнил он меня также по делу у Старого Потока. Собравшись с духом, явился я к нашему комбату. Полковник Шелль сухо и решительно заявил мне, что в Особом батальоне* есть нехватка в командном составе, и он, по просьбе полковника Гетца, отсылает меня туда.

Свершилось! Прощай, моя родная рота. Прощайте, друзья! Простился со всеми. Яков Александрович, потрепав меня по плечу, сказал: «Нашла коса на камень! Ну что ж, держись сейчас крепко и учись ладить с людьми, не лезь на рожон. А ко мне, когда нужно, приходи, помогу во всём». Простился я с друзьями и моими гусарами-монахами, свернул плащ-палатку с пожитками и, отряхнув пыль с сапог моих на линейке, зашагал в село Фанинг, на стоянку Особого батальона.

Полный состав 5-й роты 5-го полка на 01.07.45.

Лейтенантов – 4.

Унтер-офицеров – 11

Стрелков – 46                     

Сестёр милосердия – 2.

---------------------------------------------------------------------------------------------------

*Особый батальон был образован из «возвращенцев», т.е. тех, кто поддался агитации и ушёл в лагеря под командованием советских представителей, а потом, разобравшись в нависшей угрозе депортации, сбежал и вернулся в расположение Корпуса. В полки направлять их было опасно. (Прим. ред.).

[Павел Стрелянов /К/]

Подполковник М.Г.Бек-Узаров, из дворян Терской обл., Текинец, затем в Гвардейском Дивизионе. Югославия, 1920-е годы  

 

[Павел Стрелянов /К/]

На перепутье

 Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Наконец приехал Иван-царевич в чистое поле,

на зелёные луга. А в чистом поле стоит столб,

а на столбе написаны такие слова:

«Кто поедет от столба сего прямо, тот будет голоден и холоден.

Кто поедет направо, тот будет жив и здрав, а конь его будет мёртв.

Кто поедет налево, тот сам будет убит, а конь жив и здрав останется».

Народная сказка

 

Вьётся дорога среди лесистых холмов, дорога на Фанинг. Она местами крута, и на подъёме видишь внизу обработанные картофельные поля, а затем снова холмы вереницей. За одним из поворотов появилось большое поле. Рядом лесок зеленеет, а справа от дороги стоят два дома каменных, один из них двухэтажный. Неподалёку три больших сарая. Вот вам и Фанинг, стоянка Особого батальона.

Стоит отдельно от Корпуса. Как в больницах для заразных больных есть отдельные палаты, так и Особый батальон стоит отдельно. Оно и к лучшему, а то не знаешь, чего наберёшься. Перед домами то здесь, то там разбиты палатки, в них ютятся беженцы, а вдали стоит множество подвод. За подводами в поле пасётся табун лошадей, и там же волы лежат, жвачку свою пережёвывают. Народу видно немного, время послеобеденное. Спрашиваю у первого встречного, где штаб батальона. «А вам кого нужно?» – любопытствует тот. «Да вы мне скажите, где штаб, а уж я там поищу кого нужно!» – резковато отвечаю я. «Да вы не обижайтесь! Вот вам дом стоит большой, туда и шагайте!» – и, сплюнув в сторону, он отходит от меня.

Двухэтажный дом, кажется, пустует. Сунулся в дверь на первом этаже: большая комната, на лавке сидят двое, прислонившись к стенке, и, разинув рты, похрапывают. На дежурстве оба, что ли?! Поднимаюсь по крутой лестнице на второй этаж и заглядываю в открытую дверь. Вижу унтер-офицера, сидящего за столом и читающего книгу. Стучу, чтобы обратить на себя внимание. Унтер, увидев меня, встаёт во весь свой могучий рост и, направляясь ко мне, спрашивает: «Вам кого нужно?» Представился, спрашиваю про полковника Гетца, командира Особого батальона. «Он скоро будет, отдыхает. Да вы посидите здесь со мной, подождите полковника, а то снаружи жарища. Здесь лучше и прохладнее будет!»

Разговорились. Он состоял в полку «Варяг», командиром которого был всем известный полковник Семёнов, в сорок втором году командовавший третьей ротой юнкерского батальона – «индейцами». Унтер-офицер из-за превратностей судьбы потерял свой полк во время отступления, будучи в разведке с несколькими бойцами, и, блуждая в поисках своего полка, наткнулся на Особый батальон и примкнул к полковнику Гетцу. 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Гетц Викентий Иванович (1889–1968), р. в Витебске, Виленское ВУ 1911, офицер 4-й Сибирской стр. артил. бригады. В Великой войне капитан, с 1916 командир батареи 137-го артдивизиона. В Добровольческой армии с 1918, рядовой 1-й батареи, начальник орудия, 1919 командир 6-й батареи Корниловской артил. бригады, в Русской Армии полковник, орден Св. Николая Чудотворца (31.10.1921), галлиполиец. В эмиграции в Болгарии. В Русском Корпусе 1942 командир юнкерского взвода 4-го полка, 1944 командир 1-й роты Запасного батальона Сводного полка, 2 мая 1945 – 3-го батальона 1-го Казачьего полка, ранен 4 мая 1945. С 1950 в Норвегии, с 1956 в США, председатель Корниловского объединения, председатель Нью-Йоркского отдела СЧРК, умер там же.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Вот что он рассказал мне: «Народ у нас в так называемом батальоне разношёрстный. Много штатских беженцев, которые, отбившись от своих колонн, прибыли сюда с семейством. Здесь у нас также калмыки и киргизы, служившие раньше в частях германской армии, теперь ищут здесь убежища. Молдаване, бессарабцы и буковинцы, что служили раньше в Корпусе и со скандалом ушли из него, решив вернуться на родину. А когда переехали в лагеря для возвращенцев и ощутили, что «жить стало лучше, жить стало веселее», бежали оттуда и, блуждая по лесам, добирались до Корпуса. Но их не приняли и направили сюда, в «особый».

Казаки, избежавшие насильной отправки в Россию, и разные другие воины, бывшие в германских частях, нашли здесь приют. Есть среди них и коренные корпусники, которые сосланы сюда за «громкое поведение и тихие успехи».  Я, рассмеявшись, сказал ему, что я как раз из таких, «за тихие успехи», и в это время вошёл в комнату полковник Гетц. Невысокого роста, ещё в добротной немецкой форме, он оставлял хорошее впечатление. После моего рапорта о прибытии сюда, в «особый», по назначению он, окинув меня равнодушным взором, сказал, что слыхал про меня, добро пожаловать.

Сообщил мне, что воинская дисциплина здесь особенно не требуется, что живут они свободно, но соблюдая порядок. Буйство карается высылкой из батальона на все четыре стороны. Утренних и вечерних перекличек нет. «Живите как хотите, занимайтесь чем хотите. Будете в списках батальона, живите на участке батальона, раз в сутки, в обед, будете получать пищу, давайте свои данные сему унтер-офицеру и можете идти и устраиваться, где сможете!» – и он, повернувшись, вышел в другую комнату. Вот так да! Не ожидал! Но в каждом монастыре свой устав, так что, Олег, привыкай! Сообщив данные о себе унтеру-богатырю, я, по его совету, отправился искать сарай, где устроились корпусники.

Вышел, стою перед домом, как на перепутье: пойдёшь направо – что-то будет, пойдёшь налево – будет хуже. Так, в раздумьях, решил навестить все три сарая, чтобы познакомиться с населением каждого. Сараи большие, добротно сделаны; сразу чувствуется немецкая жилка.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Поручик В.П.Дробашевский, 1922 г.

 

[Conell]

Деревня Фанинг сегодня....

[Павел Стрелянов /К/]

Первый сарай оказался для семейных, которые сюда пёхом пришли. Беднота, так сказать. Весь сарай разделён на участки, на некоторых висят одеяла или простыни, образуя загородки и создавая иллюзию уединения. На других участках соломенные топчаны, а то и просто одеяла на полу, обозначали участок семейства. Дети, бегающие, прыгающие, смеющиеся и плачущие, производили невыносимый гам. «Ну, Олег, – думаю я про себя, – здесь тебе не быть».

И, повернувшись, пошёл я через площадь, заставленную телегами более зажиточных беженцев. На каждое семейство – по телеге, рядом костры, потухшие и горящие, с висящими над ними котлами. Люди то здесь, то там провожают меня пытливым взглядом, мол, что за человек? И веяло от этого табора жизнью устойчивой и надёжной, какая подобает зажиточному крестьянину.

В тени второго сарая, сидя кружком перед воротами, пять или шесть парней в расхристанной немецкой форме играли в «носы» и хлестали с чувством, с толком и расстановкой по носам проигравших. Увидев меня, один из играющих повернул голову к открытым воротам и закричал истошно: «Ей, дидко! Почуй! Начальство пришло!!» Я иду к воротам и сталкиваюсь с выходящим из них здоровенным детиной, в плечах косая сажень. Глянул я на него и опешил: Кордяк Василий стоял передо мной.

Посмотрели мы друг на друга и обнялись. Отойдя от играющих, присели в тени сарая, закурили. «Не ожидал увидеть вас здесь, – сказал мне Кордяк. – А помните, как в первые дни плена навещали нас люди и звали вернуться на родину? И зверски мы их били поначалу, а потом захотелось домой вернуться, своих повидать, ведь больше двух лет прошло, как ушёл я из дому. И соблазнился. Ушёл из роты, возвращенцем стал, поначалу тихо нас переучивали, лозунги там разные слушали, учили. А когда нас перебросили в специальный лагерь, другая жизнь началась.

В предатели нас записали, кулаками называли, до мордобития дело доходило. Как посмотрел я, что творится, сразу понял, что семьи мне не видать. В Сибирь сошлют на работы. Договорился я с парой хлопцев, и бежали из лагеря. Дней десять по лесам блуждал, пока случайно до Корпуса не добрался. Но уже «своим» не был, и свели меня со спутниками в Особый батальон. Вот уже месяц, как здесь сижу. Слава Богу, нас кормят. Скука! А куда пойдёшь? Сижу здесь и жду у моря погоды. Что дальше будет?!» 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Дробашевский Виталий Петрович (1896–1968), Одесский КК 1915, ТКУ 1917, офицер 12-го улан. Белгородского полка. Во ВСЮР и Русской Армии в Белгородском уланском дивизионе в 3-м кавалерийском полку, корнет, дек. 1920 во 2-м кавалерийском полку в Галлиполи, поручик. В эмиграции в Югославии, основатель и директор музея русской конницы, штабс-ротмистр. В Русском Корпусе в транспортном взводе во 2-м и 4-м полках, дважды ранен. С 1949 в США, основатель музея Русской Конницы, умер в Бриджпорте.    

 

[Павел Стрелянов /К/]

Я сижу, помалкиваю, его слушаю, а у самого на уме то же: что дальше будет? Но нечего горевать, пока горя настоящего нет, и я говорю Кордяку: «Ну, брат Василий, на Бога надейся, но и сам не плошай! Всё перемелется, мука будет. Оставаться у вас я не буду, пойду в третий сарай, посмотрю, что там. А ты, Василий, не беспокойся, связь не будем терять. Если что будет, сообщу!» Распрощались.

Третий сарай встретил меня тишиной. В прохладном полумраке на охапках соломы, накрытых одеялами, лежат, похрапывая, человек пять-шесть. Спят. Жару полуденную коротают. За стенкой слышен разговор. Я вышел, обошёл сарай с другой стороны и увидел сидящую в тени маленькую группу. Подхожу, здороваюсь. Охотно отвечают, на меня смотрят. Представился, спрашиваю, не будет ли для меня места в сарае. «Ну, места ещё человек на тридцать будет».

Молодой человек низкого роста, нос пуговкой, смеясь, продолжал: «Но к нам не всяк захочет, ведь мы – белая эмигрантщина, гидра контрреволюции, к нам зараза прилипла! Да что это я?! Садитесь к нам, гостем будете! Водку поставите, хозяином будете!» – и он залился весёлым смехом. Представились, разговорились, весельчак Юрий Свиридов* – из Болгарии, Борис Борисов** и Басов Фёдор*** – из Югославии, а Крыжановский Сергей**** – из Греции. Представители всего Балканского полуострова. Все они из разных полков и проживали в «особом» за тихие успехи и громкое поведение, так же, как и я.

За разговором время проходит, солнышко к западу клонится, пора мне устраиваться. Тут из сарая начали появляться другие, меня им представляют, знакомимся. Фёдор Басов провёл меня в сарай, указав свободное место, помог набрать соломы вместо матраса, положил я сверху плащ-палатку, вот и кровать готова. В промежутке знакомлюсь с другими. Особенное впечатление на меня произвёл угрюмый человек с косматыми бровями и щёткой коротких волос на голове. Он буркнул невнятно мне свою фамилию, крепко пожав мне руку. Нелюдим дядя, подумал я.

---------------------------------------------------------------------------------------------------

*Свиридов Юрий Николаевич – р. 1923 г., в эмиграции в Болгарии. В Русском Корпусе юнкер 5-й роты 2-го батальона 3-го полка, Военно-училищные курсы 1943, подпоручик. Умер в Акаригве (Венесуэла) 25 июля 1960 г.

**Борисов Борис – во ВСЮР. В эмиграции в Югославии. В Русском Корпусе юнкер 3-го полка, Военно-училищные курсы 1943, подпоручик 5-го полка. После 1945 в лагере в Австрии.

***Басов Феодор – во ВСЮР. В эмиграции в Югославии. В Русском Корпусе стрелок 5-й роты 5-го полка янв. 1945 г.

****Крыжановский Сергей – во ВСЮР. В эмиграции в Греции. В Русском Корпусе стрелок 5-й роты 5-го полка, в лазарете на янв. 1945 г.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Ветераны, казаки Терцы в Русском Корпусе 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Со всеми перезнакомился, особо приятное впечатление оставил худенький, подвижный человек: «Пагануцци я, но не итальянец, чистейший русак!»* – заявил он мне, улыбаясь. Итак, устроился я в особом батальоне среди людей мне незнакомых, но с общим знаменателем: это были люди старой эмиграции, из Болгарии и Югославии. Белогвардейцы!

От нечего делать ходил я от сарая к сараю, знакомился с людьми разных сословий. Большинство прибывших из России и отступавших с немецкой армией сидели сейчас здесь и благодарили Господа Бога, что не попали в «возвращенцы» по велению победителя.

Полк «Варяг», проходя по горам и лесам, потерял добрую часть своего состава. Пробиваясь через красных партизан, многие отбились от своих или заблудились в густых балканских лесах, наткнулись на Особый батальон и, кинув якорь, осели здесь.

Конечно, многие русские скрывались по всей Каринтии и в городе Клагенфурт. Одни скрывались в городе, другие нанимались батраками к австрийским крестьянам. В городах, сняв немецкую форму, переодевались в штатское, скрывались в подполье.

Сидя в лагерях для беженцев, занимались торговлей на чёрном рынке в любой из зон: американской, английской или французской. Советской зоны опасались все и попадали туда или как возвращенцы, или не по своей воле.

Ходили анекдоты на эту тему: прибыл в «особый» калмык к своим землякам, одетый в штатское, со шляпой на голове. Бледный, насколько калмык может быть бледным, и перепуганный, рассказывает, весь дрожа: «Братцы вы мои, люди из особого отдела всё видят и всё знают. Хоть в землю закопайся! Увидят! Иду я, весь в штатском, по улице Клагенфурта, а навстречу мне – лейтенант особого отдела. Смотрит на меня и говорит: «Когда ты, товарищ, на Родину поедешь?!» Как он меня узнал?! Ведь я в штатском! Всё видят они и знают! Так я сразу к вам пришёл, спасаться!!» Вот вам пример тогдашней жизни. И смех и грех.

----------------------------------------------------------------------------------------------------------

*Пагануцци Иван Николаевич – в эмиграции в Югославии, Первый русский КК 1941. В Русском Корпусе юнкер 5-й роты 2-го батальона 3-го полка, Военно-училищные курсы 1943, подпоручик. Ум. в Бельгии 14 нояб. 1981 

 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Далее не ставится фото. Надо ждать, когда сайт отреагирует... 

 

 

 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Молебен. В первом ряду командующий Русским Корпусом полк. А.И.Рогожин, далее справа ком-й 1-м полком ген-м. В.И.Морозов, ГШ полк. Э.Э.Шляхтин. За правым плечом Рогожина, его адъютант лейтенант А.А.Раевский

 

[Павел Стрелянов /К/]

Прошло три-четыре дня, как я устроился на новом месте, и вдруг в один из дней приходит вестовой полковника Гетца с вопросом: «Где здесь фельдфебель Плескачёв? Полковник Гетц к себе просит». Привёл я себя в порядок, как полагается, иду к начальству, а в голове мысль копошится: к чему я понадобился? Прихожу, рапортую, что прибыл. Полковник Гетц мне говорит, что один унтер-офицер из корпусного лагеря прибыл и меня ищет: «Он около кухни сидит, вас ожидает».

Иду и к своему изумлению вижу Шуру Макухина, беседующего с поваром. Встретились, обнялись. «Какими ты судьбами здесь?!» – спрашиваю я. Шура, вытащив табакерку, закуривает, мне предлагает. Сидим, дымим. «Про тебя узнал дня три тому назад, что тебя сюда сослали. Я к Якову Александровичу, расспрашиваю, в чём дело, и ошарашен был, узнав, что тебе возврату нет. Ты знаешь, как там сейчас. Скука, делать нечего. Ты здесь, а я там, а так нельзя. Обещали друг другу быть вместе. Пошёл я к Субботину и попросил его, чтобы через командование меня сюда направили. Спасибо Субботину, помог, отпустили меня с грехом пополам сюда. Так вот, Олег, дальше вместе будем жизнь коротать!»

Растрогал меня Шура, брат мой наречённый, меня ради сюда пришёл, не забыл! И зажили мы с ним в компании «белогвардейцев», где он был принят хорошо. Особенно мы подружились с Борисом Борисовым, Юрой Свиридовым и Басовым Фёдором. С остальными были в хороших отношениях, как полагается, а угрюмого мрачного господина с Шуриной лёгкой руки прозвали меж собой Змей Горынычем.

Жилось легко, без дела, и поэтому скучно. Я старался держать себя в руках, не опускаться. Всегда брился, латал одежду по мере надобности и старался найти себе дело. «Делай что угодно, – советовал нам старый терский казак, – не дай Бог, лень оседлает, совсем опустишься, ты хоть ветку ножиком строгай, но делай!»

Две заботы были у всех у нас: достать поесть хоть что-нибудь, ибо скудный обед не давал утробе насытиться, а второй заботой было курево, точнее, его отсутствие. Многие бросали курить вообще из-за невозможности достать табак. Другие, более настойчивые, выбирали из сена какую-то специальную травку, мочили её в чём-то и курили, кашляя до упаду, но всё ж курили.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Флуг Василий Егорович – р. 1860, в Великой войне орден Св. Георгия 4 ст., генерал от инфантерии, командующий 10-й армией.

В Русском Корпусе по должности, пожалуй, лишь полковник Б.В.Гонтарев, генерал-квартирмейстер и начштаба 12-й армии, занимал схожее положение в Великой войне.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Раз в неделю примерно ходил я к Якову Александровичу с визитом. Поболтать с ним на злобу дня, вестей ведь не было, мы были отрезаны от мира сего. И это к счастью. Никто не лез к нам. Ни титовцы, ни тем паче Советы, лишь англичане иногда, но редко, по делам администрации.

Так вот, поболтав с ним часик-полтора, уходил я от него, гружённый то литром постного масла из знаменитого бочонка, обретённого во время отступления по дороге на Шкофья Лока, то банкой консервов мясных или рыбных. Один раз попалась банка паштета из гусиной печени. Всё это было добро, добытое из склада немецкого интендантства на той же дороге. Яков Александрович без ведома начальства снабжал меня понемногу теми продуктами. Шура и я на протяжении пары дней отдавали должное гусиной печёнке, сопровождая её варёной картошкой, которую брали «взаймы» с австрийских полей во время наших ночных налётов.

Говоря о картошке в целом, нужно подробнее остановиться на её добыче. Лагерь Особого батальона был окружён картофельными полями, густо засеянными и занимающими огромные участки. Эти поля были негласно разделены между нами на участки, которые считались почти что собственностью и потому были неприкосновенны для остальных. Налёты проводились каждую вторую или третью ночь, в зависимости от запасов, сделанных до этого.

Мы действовали с точностью хирурга: кусты картошки нельзя было топтать, это первый след невежества в работе. Под картофельный куст сбоку подкапывалась опытная рука налётчика и, добравшись до «гнезда», вытаскивала из-под куста клубни и прятала в мешок. А подельник придерживал куст, чтобы тот не свалился, и утрамбовывал землю в образовавшейся дыре.

И после этой тонкой, с чувством проделанной работы куст стоял с виду невредимый, и никто не мог заподозрить, что гнездо опустошено и что под него подкопались. Шито-крыто. Картофель был основой нашего питания. Паёк, выдаваемый нам батальонной кухней, был очень скудным, так что, не будь картофеля, была бы у нас голодуха.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник В.К.Цешке, Белград, 1942 г.                      

Цешке Владимир Константинович – р. 1888 г., Тифлисское ВУ 1910, офицер 3-го Нарвского, затем 4-го Копорского пех. полков. В Великой войне, 1914 ранен и контужен, затем в бронеавточастях, штабс-капитан. Во ВСЮР и Русской Армии в 1-м дивизионе танков, подполковник. В эмиграции в Югославии. В Русском Корпусе с 1 апр. 1942 командир 3-й роты 2-го полка, полковник, в 1945 эвакуирован в Германию. С 1949 в Аргентине, умер в Буэнос-Айресе в 1979 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

В одну прекрасную звёздную ночь мы с Шурой отправились на очередной сбор урожая и, очутившись на «нашем» поле, увидели невдалеке склонённую фигуру, собиравшую картофель в большой мешок. Моим первым порывом было кинуться сразу на клятого вора, но Шура остановил меня, приложив палец к губам, и залёг за картофельным кустом, и я также. Молча ждём.

Бессовестный воришка, походив ещё немного по грядкам, поднялся и, взвалив мешок на плечо, стал удаляться восвояси. Дав ему отойти шагов на двадцать, мы кинулись за ним, крича по-немецки: «Verflucht, Donnerwetter, Schwein rein!»* Клятый вор, от неожиданности уронив мешок, бросился бежать и, развив неплохую скорость, исчез во мраке ночи, оставив нам свою добычу.

Нам пришлось ходить и исправлять работу невежды, чтобы его визит остался незамеченным. Таким образом мы отбили нашу собственность у презренного вора и долго смеялись, вспоминая прыжки убегавшего проходимца. Ах он этакий! Покуситься на наше добро!! Доннерветтер!!

По тем временам в особом батальоне к обеду хлеб не выдавали, не то что экономили, а просто его вообще не было. Батальонному начальству неизвестными путями удалось раздобыть много мешков с мукой. Поначалу выдавали приготовленные на воде лепёшки, твёрдые, как доска сосновая. Ешь да зубы береги! Повар взвыл и потребовал дрожжей для выпечки хлеба. А их нигде не оказалось. В полковые кухни ходили клянчить, но напрасно.

Однажды во время выдачи обеда вышел к нам полковник Гетц с вопросом: кто может заняться поисками дрожжей по близлежащим австрийским хуторам. Все молчок. А я, подумав о нехватке курева и о том, что в такой вылазке есть много возможностей приобрести что Бог пошлёт, набрался храбрости и ретиво крикнул: «Я!». В моё распоряжение обещали выдать конька-горбунка. И долго в ту ночь мы с Шурой строили планы по случаю моего похода.

------------------------------------------------------------------------------------------------------

*Проклятый, чёрт возьми, сущая свинья! (на ломаном немецком) 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Музыкантская команда Русского Корпуса 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Наутро рысью уходил я от штаба батальона по дороге, ведущей к заметному издалека хутору, единственному, который было видно с расположения батальона. Впрочем, эта первая моя попытка не дала никаких результатов. Хозяин вообще не хотел со мной говорить. Монотонно, но твёрдо повторяя «Никс! Никс!», он закрыл ворота, ведущие на двор, у меня перед носом.

Озадаченный неудачей, я стал оглядываться во все стороны в поисках другого хутора и увидел неподалёку в сторонке высоченный холм с одиноким деревцем на вершине. «Вот отсюда осмотрюсь на все стороны. Хорошо, всё видно будет», – подумал я. Взобрался с моим коньком на холм, и горизонт открылся мне со всех сторон. Ряд хуторов стоял на виду, а с другой стороны – большие строения, а за ними цепочкой лесистые холмы. Мысленно проложив маршрут, я двинулся галопом к первым хуторам, различимым вдали.

Трудно описать попытки человека, не знающего немецкого языка, найти дрожжи. Повторяя «brot, brot»*, я жестами показывал, как «брот» поднимается, но тугодумы-австрийцы не понимали меня. К вечеру, навестив пять хуторов без успеха, озадаченный, я хотел было заночевать под большим деревом, как вдруг на тропинке показался человек, гнавший перед собой корову. Он остановился, глядя на меня, и начал что-то мне говорить.

Был он старик, но бодрый в речах и движениях. Поняв, что мои знания немецкого языка равны нулю, он задал вопрос по-чешски: «Говоришь чёски?». Тут я обрадовался ему, как брату родному. Сербский язык схож немного с чешским, да и с русским, и это дало мне возможность с ним объясниться. Оказалось, что он чех, работающий на соседнем хуторе. «Идемо», – говорил он мне, и хотя я плохо понимал его, с трудом, но всё же достаточно, чтобы сообразить: он предлагает переночевать на хуторе. Я обращался к нему по-сербски, а он отвечал мне по-чешски. С этого момента фортуна повернулась ко мне лицом, и всё пошло удачно. Стараниями чеха хозяин хутора хорошо принял меня. Напоил и накормил я конька-горбунка, благо, хозяин сена дал. Накормили меня и спать уложили в чуланчике при коровнике.

На следующее утро с помощью чеха рассказывал я хозяевам о цели моей поездки, и долго смеялись они, когда я показывал, как объяснялся вчера на хуторах. Уехал я от них с щепоткой дрожжей, подарком добродушной, но небогатой хозяйки.

-------------------------------------------------------------------------------------------

*Хлеб, хлеб (нем.)

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Доброволец 2-го полка Русского Корпуса в югославянской форме и ополченческом шлеме 

 

[Павел Стрелянов /К/]

В течение дня навестил несколько хуторов и, уже зная, как сказать по-немецки «дрожжи», я орудовал этим словом на пять с плюсом. Но всё ж не все давали, так что к вечеру с разных хуторов едва набрал граммов двести этого добра. Решив, что этого мало, заночевал я с коньком моим под деревом, свёл его к ручью напиться, повесил ему торбу с овсом на шею, а сам залёг, довольствуясь вчерашним ужином, то есть натощак. Тишина, благодать, иногда сверкнёт мне звёздочка сквозь листву. Набежит порывом ветерок, и листья тихо шелестят, меж собой разговаривают. Так сладко мне спалось в ту ночь, что в памяти до сих пор след остался.

Заря. Конёк мой роет землю копытом, к воде просится. День нам предстоит рабочий. Напившись из ручья, оседлал я конька и тронулся в путь. Навестил пару хуторов, затем тропа повернула направо, и очутился я на хорошей утрамбованной дороге со следами автомобильных покрышек. Куда ехать? Направо или налево? А, думаю, была не была, еду налево.

Куда вела дорога, не знаю до сих пор. Вдоль дороги, очень холмистой, то там, то здесь стояли низкие длинные здания, похожие на заводы, окрашенные в защитный цвет, как наши плащ-палатки, для маскировки. «Эге! – думаю я, – не туда попал, куда надо, уходи, Олег, поскорее из этой местности». Как решил, так и сделал, свернул я на первую попавшуюся тропинку и начал плутать. Тропинка здесь, тропинка там, куда ведут – неизвестно. Промаялся я долго и к сумеркам понял окончательно, что заблудился.

Стоим, куда двинуться, не знаю, и тут я вспомнил совет одного казака, служившего со мной в конном взводе у полковника Попова, на руднике Бор: «Заблудился? Неважно, брось поводья, конь тебя к жилому месту приведёт». Так я и сделал. Бросил поводья, погладил конька по шее, сказав: «Выводи, дружок!»

 

[Павел Стрелянов /К/]

Носак Иван Евстафьевич – казак ст. Брюховецкой ККВ, во ВСЮР и Русской Армии, о. Лемнос. Осенью 1925 вахмистр в Кубанском техническом батальоне в Югославии. В Русском Корпусе в 7-й сотне 1-го Казачьего полка (рядовой), ранен в Лешнице 25 сен. 1944 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Минут через двадцать, уже почти в темноте, блеснул огонёк меж деревьями, и вскоре мы очутились на краю крутого обрыва, а на другой стороне костёр горит, люди возле него копошатся. Стою, присматриваюсь, что за люди. Отблески костра освещают две телеги, видны лошади. Женщина у костра с детьми возится, а поодаль из темноты доносится стук топора. Беженцы, решил я и, тронув шенкелями коня, спустился в овраг и поднялся на другую сторону. Долго стоял в темноте, присматриваясь.

Конь мой заржал, тут детишки увидели меня, женщина обернулась, громко закричала и бросилась к детям. А на её крик вынырнул из темноты мужчина с топором в руке и, грозно занеся его, закричал мне: «Кто ты?! Чего хочешь?» Кричал он по-русски. Мой ответ успокоил его. Слез я с конька и тут заметил, как устал за день плутания.

Познакомился с беженцами, его звали Александр Шавырин, а супругу его – Анастасия. Милые люди. Шавырин помог мне расседлать коня и отвёл к другим лошадям, сказав, что напоит его и задаст корм. И вот сижу я у костра, окружённый любопытными детишками, и слушаю рассказ Шавырина о перипетиях их жизни. Они отбились от колонны беженцев, заблудились в лесах и вот сидят уже второй день на этом месте. Через пару дней тронутся дальше, а куда – не знают.

С удовольствием я ел простой, но сытный ужин, это была моя первая еда за сутки с гаком. Мне предложили спать на попонах под телегой. Наутро, перекусив краюхой хлеба, рассказал я Шавырину про Особый батальон и предложил отвести его с семьёй туда, если хочет. Но видя, что он не решается, я попрощался с Шавыриными, благодаря их за всё. Мой конёк, отдохнув, бодро бежал по тропинкам, и через полчаса мы выскочили из леса прямо на довольно широкую дорогу. Я задумался, куда может вести эта дорога. Направо или налево повернуть? И вспомнив, что вчера свернул налево, решил попытать счастья и сегодня повернуть направо.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник А.И.Рогожин

 

[Павел Стрелянов /К/]

Через некоторое время после крутого поворота предстал передо мною белый чистенький двухэтажный дом. Широкие ворота. Тишина полная кругом. Смотрю, постройка дома городская, на хуторские строения не похоже. «Ну что же, посмотрим», – сказал я самому себе и слез с коня.

Постучал в ворота. Открылась боковая дверь, и предстал передо мною глубокий старик в полной форме фельдфебеля. На все его вопросы я только хлопал глазами, весь мой запас немецких слов исчез из памяти бесследно. Видя моё затруднение, он приветливо улыбнулся и, жестом предложив подождать, ушёл в дом. Через пару минут вернулся с молодым человеком, одетым в белый халат. Сперва человек в халате сыпал вопросами по-немецки, но, увидев, что я его не понимаю, он обратился ко мне на ломаном не то сербском, не то чешском языке.

Тут уж мы сразу начали понимать друг друга. Ввели меня во двор, где стояло два автомобиля, и молодой человек окликнул проходившую мимо сестру милосердия, она оказалась словенкой. Рассказал я ей о цели моей поездки. Выяснилось, что я попал в госпиталь для тяжелораненых, видно, для высшего военного сословия. Во время разговора подошёл к нам высокий седой мужчина, также в белом халате, и мои собеседники почтительно расступились перед ним. Это был старший врач, а молодой человек был его помощником.

Узнав о причине моего приезда, старший врач похлопал меня по плечу и сказал, что дрожжи я получу (мне перевели). Поговорил отдельно с молодым человеком и, махнув мне рукой на прощание, удалился. Сестрица ушла куда-то, а молодой врач провёл меня в комнату, полную белья, вытащил из шкафа комплект итальянской военной формы, брюки и китель, и приложил ко мне, чтобы представить размер. Видя, что форма мала мне, он начал подбирать размер побольше.

В этот момент пришла сестра милосердия с пакетом в руках и, улыбаясь, вручила его мне: «Вот вам дрожжи», – и хотела уходить, но молодой врач остановил её, начав что-то говорить. Сестра мне перевела, что госпиталь через месяц должен уезжать, и они стараются раздать побольше вещей, чтобы груз был не слишком велик. Врач сказал, что Особому батальону могут дать пятнадцать комплектов итальянской формы. Но с тем, чтобы из штаба батальона был прислан запрос с печатью и подписью командира. Я получил комплект в подарок и осмелился попросить второй для «комрада», для Шуры. Молодой врач улыбнулся и, ткнув меня пальцем в ленту Железного Креста, сказал «sehr gut!» и выдал мне второй пакет обмундирования. Объяснили мне, как добраться до Фанинга, и я, радостно попрощавшись, водрузил на конька узел с формами да поскакал прочь.