Из архива Кубанского Атамана генерала Науменко

[Павел Стрелянов /К/]

Свидетельство о демобилизации из армии О.Плескачева 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник Гетц решил ругнуть меня за долгую отлучку, но передумал, узнав, что есть возможность приобрести форму. Велел мне явиться через сутки, дав возможность отдохнуть. Повар от радости чуть не задушил меня в своих объятиях, благодаря за дрожжи. Свёл я конька на конюшню и, поцеловав его, сдал на отдых, а сам бегом к своим. Мы с Шурой примерили итальянскую форму, но надевать её не решились. Подождём и перешьём. Появился повар и в знак благодарности принёс мне кусище варёного мяса в подарок.

Через сутки я как штык стоял перед штабом батальона в ожидании приказа. Полковник Гетц не дремал, и всё уже было готово: и письмо с печатью, и телега с парой коней, и кучер с помощником. К моей радости, дали мне того же конька-горбунка, а он заржал, увидев меня. Наутро мы двинулись и через два часа были у госпиталя. Предъявили бумагу с просьбой, получили пятнадцать комплектов итальянской формы и, распрощавшись с любезным доктором, двинулись назад. Когда я убедился, что возница не заблудится, я повернул коня и поскакал к Шавырину.

Застал его в мрачном расположении духа. Оказывается, как рассказал он, приехал бауэр, хозяин земли, с сыновьями и попросил его убраться подобру-поздорову, а не то заявит на него властям. Как его понял Шавырин, не знаю, но я твёрдо уверен, что Шавырин по-немецки не говорил. Тогда поставил я Шавырину вопрос ребром: едешь со мной в особый батальон, где русские люди, или остаёшься здесь, на свой страх и риск? Уговаривать долго не пришлось. Взглянул Шавырин на детишек своих, на супругу, помолчал и, сплюнув в костёр, сказал: «Едем».

До полудня я помогал им грузиться, укладывать добро, перевязывать. Наконец тронулись и под вечер были в расположении батальона. Шавырин, по моему совету, сразу пошёл к комбату Гетцу просить позволения остаться с семьёй при батальоне. Вышел от комбата повеселевшим: «Внесли в списки батальона и будут нам харчи выдавать». Жена и дети рады, отца и мужа обнимают. «Ну, Олег, – сказал он мне, – не забыть мне твоё доброе дело. Отныне и всегда мне и семье моей другом будешь». Обнялись.

 

[Павел Стрелянов /К/]

О.Плескачев в плену у англичан. Австрия, август 1945 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник Гетц вызвал меня на следующий день и дал мне комплект итальянской формы, добавив: «Заслужили!». Я, не растерявшись, попросил ещё один комплект для Александра Макухина. «Родственник он твой, что ли?» Я ответил: «Нет, не родственник, но зато войну вместе коротали». Посмотрел комбат на меня задумчиво и молвил, что боевая дружба – самая крепкая. Получил я на Шуру комплект.

Идут дни за днями, август кончается, сентябрь на носу, что будет дальше – нам неизвестно. Идут слухи, что Корпусу дают большой лагерь на зимние квартиры. Второй слух идёт, что среди нас будут искать добровольцев на работы, но не поодиночке, а артелью. Решили с Шурой в лагерь не идти, наслушавшись рассказов Змей Горыныча о том, как было в лагерях Лемноса и Галлиполи, и поставили ставку на рабочие артели.

А тем временем повар Васильев, Шавырин и Шура подружились и, видя, что картошки много, решили из неё водку гнать. Как дело у них шло, где самогонный аппарат достали, когда водку варили, правду сказать, не знаю. Я в те дни рыскал на коньке-горбунке по хуторам в поисках сена для лошадей и мулов батальона. В обмен предлагал сёдла, вожжи, уздечки и голенища от сапог. Ездил я всегда в сопровождении подводы и двух молодцов. Совершив обмен, мы нагружали подводу сеном и, в зависимости от расположения хуторов, иногда делали по два заезда в день.

Приехал я как-то вечером довольный удачным обменом, сумел достать табачных корней и веток на махорку. Корни и ветки мы мелко крошили, и была у нас махорка на ять, на большой палец с присыпкой. Так вот, встречает меня Шура с Шавыриным, рады табачку, рассказывают, как накануне гнали водку. Дают мне бутылку с водкой, а она не то жёлтого цвета, не то зелёного. Пробую. А жидкость – маслянистая бурда, градуса почти нет. «Что за дрянь вы мне даёте?!» – возмутился я.

Смеются. Оба начали мне объяснять, что у них плохо вышло, спрашивают, стоит ли дальше делать. «Конечно нет, жаль пропавшей картошки! Выливай эту мочу прочь!» – говорю я в сердцах. Но тут вмешался в разговор Змей Горыныч и выпросил бутылку. Пил он её маленькими глотками, плевался, крутил носом, зло ругаясь. В конце концов, он эту бутыль за ночь осилил и потом два дня шмыгал за кусты, страдая желудком. «Жажда к алкоголю до добра не доводит», – глубокомысленно заметил Пагануцци, с которым Змей Горыныч не поделился. И смех и грех! 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Болдырев Сергей Владимирович (1890–1957) в ст. Богоявленской ОВД, казак ст. Раздорной, Донской КК 1909, НКУ 1911. В Великой войне офицер 1-го Донского казачьего полка, орден Св. Георгия 4 ст. (10.11.1914). В Донской армии, в Степном походе, с мая 1918 в конвое Донского атамана, затем на штабных должностях, полковник. В эмиграции в Югославии, преподаватель Донского КК, с 1925 во Франции, 1934 в Париже. В Русском Корпусе, с 1943 командир 3-й роты 4-го полка. В 1948–1958 составитель «Казачьего Исторического календаря» в Шлясенгейме (Германия) и с 1950 в США, умер в Кливленде. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Дня через три весёлая троица вновь встречала меня. Повар Васильев нашёл ошибку в своей формуле приготовления водки, и она потекла обильной струёй из трубки. Змей Горыныч и Пагануцци с компашкой весело ржали, слушая анекдоты Юры Свиридова, и, судя по всему, участвовали в дегустации продукта. Юра Свиридов был всем известен как рассказчик разных историй и анекдотов. Талант у него был от Бога.

А сентябрь уже подступает. Клич идёт по батальону: записывайтесь в артели для работ в пользу австрийских и английских властей. Комбат вызвал меня и в краткой форме известил о том, что назначил меня быть старшим в группе добровольцев, предложив выбрать любую из работ. Я попросил разрешения посоветоваться с друзьями. Вся наша гоп-компания выбрала единогласно рубку леса, не желая идти на другой вид работ. Предстал я пред ясные очи нашего комбата и выразил желание нашей группы быть в артели дровосеков.

Пошёл зов по батальону, собирали желающих присоединиться к нашей группе. Собралось нас человек пятьдесят. Разношёрстная группа: корпусники, казаки фон Паннвица, калмыки и разные штатские люди. Шавырин, конечно, не пошёл, семейный ведь. Юра Свиридов отказался ехать, ссылаясь на то, что у него сила ума в голове, зато сила в руках его жидковата. «Моя душа поэта не согласуется с руками дровосека», – заявил он. Как глянул я на построенную артель, аж сердце заныло: большинство было пожилого возраста, и стало ясно, что весь расчёт был на нас, молодых.

Составили списки уезжающих и назначили день отъезда, дав время подготовиться. Тем временем полковник Гетц представил меня лейтенанту Николаю Александровичу Иванову (вероятно, Николаю Ивановичу Иванову)*, известив меня, что лейтенант Иванов будет начальником нашей группы. Был Иванов невысокого роста, сильно хромал на правую ногу. Я принял его назначение как должное, группа большая, без офицера нельзя.

Перед самым отъездом десять человек отказались ехать, так что пришлось заново делать списки имён отъезжающих. В день отъезда мы, тридцать девять человек, стояли в ожидании грузовиков, и вдруг с шумом и гамом появился с котомкой за плечом Кордяк Василий, крича о желании с нами ехать. Посмеялись все и его включили.

Накануне отъезда были мы с Шурой у Якова Александровича, чтобы попрощаться. Принесли с собой бутылку самогона, чтоб омыть предстоящую путь-дорогу и разогнать уныние разлуки. Благодарили его за всё с надеждой увидеться в будущем. Прощались весело и долго и уходили от него на наш бивак нетвёрдой походкой.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

*Иванов Николай Иванович – штабс-капитан, в эмиграции. В Русском Корпусе, служил в штабе Корпуса (лейтенант). После 1945 в Венесуэле, умер в Каракасе 12 нояб. 1971 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Офицер С.Е.И.В. Конвоя в Корпусе  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Прибыло три грузовика, нас разместили в них, а лейтенант Иванов сел с водителем в кабине. Поехали. Трясло нас по дороге, но мы не унывали и после трёх часов, проехав какое-то село, остановились. Водители кричали «heraus!», то есть выметайся из кузова. Стоим тесной толпою перед тремя огромными бараками, крепко сбитыми и окрашенными в защитный цвет. Заведующий бараками, австриец с лицом шпиона (таковым он оказался на самом деле), предложил разместиться в среднем.

Барак разделён на две части. Наша гоп-компания устроилась вместе, а в другом помещении большинство были казаки, так что получилось по 20 человек на каждую половину. Лейтенант Иванов водворился к нам, под крылышко Змей Горыныча, спал на нарах внизу, а Змей Горыныч наверху. Каждый раз, спускаясь вниз, он кричал густым трубным гласом: «Берегись! Ожгу!» – и если Иванов, сидя на койке внизу, не успевал отклониться, пятки Змей Горыныча касались его головы. Во избежание недоразумений мы пристроили лестницу к койке, чтобы мог Змей Горыныч взбираться наверх и спускаться вниз, не беспокоя Иванова. Мы эти двойные койки называли «бункерами».

Лейтенант Иванов Николай Александрович был принят нашей гоп-компанией очень холодно, что за человек, неизвестно. Но наши страхи были напрасными. Оказался он милым человеком, молчаливым, в наши внутренние дела не вмешивался, давая нам возможность самим решать все вопросы. И думал я в те времена, что послали его в это местечко специально, чтобы он мог спокойно коротать время до того, как решится наш общий вопрос – быть или не быть. Он сильно хромал на правую ногу, курил трубку, задумчиво листал всеми зачитанную книгу в надежде найти хоть одну нечитаную ещё страницу.

Осмотрелись мы на месте. Метрах в ста за бугром протекала широкая река, неподалёку располагались железнодорожный мост и станция. А село Раттендорф было на расстоянии версты от нас. Устроились, с речкой познакомились, искупались. Сентябрь выдался хороший, тёплый. Через три дня явился к нам молодой австриец и представился лесничим, под чьим руководством мы будем рубить лес. И, дав нам ещё пару дней на обустройство, смылся.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Есауленко Матвей Михайлович – казак ст. Переясловской ККВ, приказный 1-го Черноморского полка, Георгиевский крест 3 ст. и 4 ст., Георгиевская медаль 4 ст. в 1917. Первопоходник, в Добровольческой армии, ВСЮР и Русской Армии, вахмистр, о. Лемнос. В эмиграции, подхорунжий 2-го Сводно-Кубанского полка в Югославии в 1925. В Русском Корпусе хорунжий 1-го Казачьего полка, ранен 4 апр. 1945 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Назначили мы повара и к нему двух помощников. Каждая половина барака имела постоянного уборщика. Пришёл грузовик с матрасами, одеялами, подушками, привёз продукты для кухни и сухой паёк из расчёта на 15 дней. Пришлось помогать Иванову в создании рабочей группы дровосеков. Способных нас оказалось 22 человека, остальные были людьми пожилыми и не способными к рубке леса, но старались помочь чем-нибудь, чтобы не сидеть без дела.

Нашлись двое или трое, которые заявили, что не будут работать. С ними не спорили, давая возможность всем жить в покое. Началась работа. Лесничий, увидев, что 22 человека стоят перед ним, рассмеялся и, разделив нас на две группы, сказал, что один день работает одна группа, а на следующий день – другая. Получилось хорошо. День работай, день отдыхай.

Славно! Каждое утро приезжал грузовик и, забрав очередную команду дровосеков, ехал к стоящим невдалеке горам, затем мы лезли круто в гору, поднимаясь в лес. Нас ждали уже отмеченные лесником деревья, которые мы рубили по его указке. Очищали их от веток и спускали брёвна с горы вниз.

Трудновато пришлось Шуре, Борису Борисову, Пагануцци и другим. Держать топор в обеих руках – не значит уметь рубить. Мне было легко, два лета подряд я провёл в артели дровосеков в горах, по настоянию моего отца, чтобы не лодырничал на каникулах. Отцу моему, Николаю Филипповичу, за это земной поклон и спасибо. Было мне тогда 15-16 лет, на заработанные деньги я купил велосипед, на котором с братом Юркой джигитовали до упаду.

Мои друзья потихоньку, руководствуясь советами и уже собственным опытом, дуя на кровавые мозоли, всё же привыкали держать топор и орудовать им. А казаки?! Прямо загляденье. Трое из них в особенности. Пятидесятилетние, кряжистые, крепкие, рубили лес с шутками-прибаутками, рубили с обеих рук, смачно, с посвистом в груди, так что лесничий шапку с пёрышком снимал перед ними в знак уважения.

 

[Павел Стрелянов /К/]

А.Я.Стрелец, хорунжий 1-го полка                               

Стрелец Аристарх Яковлевич – р. 28 апр. 1901 г., казак ст. Медведовской ККВ. Во ВСЮР и Русской Армии, о. Лемнос. Осенью 1925 ст. урядник 2-го Сводно-Кубанского полка в Югославии. В Русском Корпусе хорунжий 1-го Казачьего полка. После 1945 в США, умер в Санкт-Петерберге (Флорида) 11 нояб. 1979 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

И покатились дни за днями, и катились они без счёта. Сентябрь пролетел, октябрь за ним, похолодало в ноябре, а с начала декабря густо пошёл снег, укрывая всё белым саваном. Но работа у всех шла. Иногда, в особенно морозные дни, появлялся на лыжах лесничий и движением руки поперёк горла давал нам понять, что сегодня выхода на работу не будет. Рождество на носу.

Получив два мешка картошки, повар завопил, что в одном из мешков картошка мороженая. Сварят её, а она синяя, сладкая. И повар попросил разрешения у Иванова выкинуть её. Услыхав это, Пагануцци завопил: «Не сметь, не сметь!» Потом объяснил, что из мороженой картошки чудную водку гонят: «Сладкая она, спирта много даст, послушайте меня, благодарить потом будете!».

Все ухватились за эту мысль. Сказано – сделано. Когда дело водки касается, никогда споров не бывает, все дружны. И колоссальный жбан, литров на 60, стоял в нашей комнате, и вызревала в нём приготовленная «шира» – варёная, мелкорубленая картошка с дрожжами. Она пенилась, шипела, и по ночам, крадучись, Пагануцци или Змей Горыныч проверяли процесс брожения.

Два человека смотались в село в поисках самогонного аппарата. Нашли австрийца, хозяина аппарата, и он согласился гнать нам водку за 20% с добычи. Конечно, мы согласились. Двадцать с чем-то литров нагнал он с нашего жбана. Расплатились мы с ним и берегли водку до праздника Рождества Христова.

Ударили морозы, снег густо валил дня два, и мы лихо, дружной семьёй отпраздновали праздник Рождения Христа. В конце января появилась, правда не у всех, цинга. Зубы шатались, дёсны кровоточили, и дело дошло до того, что вязкое боялись есть, чтобы зубы не остались в месиве. На наше счастье приехал с инспекцией молодой английский офицер и, узнав, что мы русские, медленно заговорил с нами на нашем родном языке. Оказалась, мать у него русская. Узнав про нашу беду, расстроился и уехал от нас озабоченным.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Чины 4-го полка у границы с Италией, 1945 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Через два дня приехал английский грузовик и привёз нам много ящиков с апельсинами и лимонами. Дар молоденького офицера. Все, болящие и здоровые, рванулись к апельсинам, и мне с трудом, при помощи Шуры и Бориса Борисова, удалось отбить ящики. Начал выдавать болящим каждый день по апельсину, а здоровым – каждый второй день, для профилактики возможного заболевания. Цинга прошла, но последствия у меня остались на всю жизнь. Мы не знали тогда, что простая сырая картошка лечит цингу лучше, нежели апельсины или лимоны. Но что поделать, век живи, век учись, вдобавок говорят: всё равно дураком помрёшь.

Промелькнул февраль. Март обещал нам хорошую весну, таял снег, сосульки падали с крыш, а рубка леса всё продолжалась. Настал апрель. Вызвали из Келлерберга, где располагался лагерь Русского Корпуса, лейтенанта Иванова, и через пару дней вернулся он сияющим. Встав посреди комнаты, он вызывал по списку людей и выдавал каждому отпускной лист из армии.

Тем самым мы перестали быть пленными и превратились в свободных граждан. Я тоже получил такой лист. Работы наши кончились. Лесничий остался без даровых рабочих рук. Простился с нами, был он неплохим парнем. Иванов заявил нам, что вся группа наша должна ехать в Келлерберг. В ответ услышал: «Почему должны? Не свободные ли мы люди?». Он настаивал на том, что мы должны подчиняться лагерной власти и обязательно делить судьбу Корпуса. На что ему веско ответил Пагануцци: «Корпус сейчас – это собрание штатских людей, бывших воинов Корпуса. Клятва кончилась вместе с перемирием, и, получив отпускной лист, мы больше не военнопленные, а свободные граждане. Со всеми правами таковых».

Наша гоп-компания развалилась не потому, что мы разошлись во мнениях, нет. Тут имел значение возраст некоторых из нас. Змею Горынычу шёл уже шестой десяток, а Пагануцци, хоть и немного моложе, был слабым и тщедушным. Куда им обоим гоняться за нами, молодыми? Как говорил Змей Горыныч, пора им уже было на лагерный покой. Мы, человек двенадцать, откололись от группы, к великому неудовольствию Иванова. А дальше что? Что делать? Куда двинуться? Денег нет, питание общее кончается. Одежонка наша форменная латок просит. Но при всём при том в лагерь идти не хотим.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Чибирнов Тихон Михайлович – в Великой войне штабс-капитан. В Добровольческой армии, сен.–нояб. 1918 в 11-й роте Марковского полка, окт. 1920 командир батальона 3-го Марковского полка, подполковник, дек. 1920 в Марковском полку в Галлиполи, орден Св. Николая Чудотворца (31.10.1921). Осенью 1925 в том же полку в Болгарии. В Русском Корпусе командир 3-го взвода 5-й учебной роты, 18 дек. 1944 командир 11-й роты 5-го полка, полковник, умер от ран у Бусовачи 24 фев. 1945 г.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

В один из дней прибыл к нам голова местного сельского управления с предложением, мол, кто хочет, может вернуться на рубку леса. Назначил он такую мелкую, ничтожную плату за рабочий день, что мы ему рассмеялись в лицо и отказались. На выручку нам пришёл лесничий с предложением от хозяина близлежащей каменоломни – дать работу, стол и дом, и к тому же справить нам гражданские документы, аусвайс. Мы согласились. Выгодно, и документы получим. Четверо из нашей группы отказались, не желая набивать себе на руках мозоли, и вернулись в стан Иванова.

Настал день разлуки. Группа «верных» во главе с Ивановым, забравшись на грузовики, умчалась в Келлерберг, а кучка «бунтовщиков», собрав свой хлам, побрела на каменоломню. Так кончился наш плен, и начались гражданские будни. Возможно, наше решение отколоться выглядело странным. Но нам (и лично мне) совершенно не хотелось встречаться с людьми, потрудившимися исключить нас и оторвать от нашей родной среды, называй её рота, батальон, полк ли, и сослать в какой-то безличный, искусственно созданный Особый батальон, как прокажённых. Это не забывается!

Каменоломня большая, к ней примыкает дробильный завод. Под навес отведена железнодорожная ветка, нужно наполнять вагоны дроблёным камнем. На самом поле действий рельсы проложены, вагонетки стоят. Собирай камни, наполняй вагонетку, толкай её к дробильне, там её принимают и за каждую вагонетку выдают медный жетон. По этим жетонам платили, правда, мало, но всё ж не грабили, давали возможность жить. Сдав вагонетку, нужно брать пустую и снова идти на поле действий. Огромные глыбы камня разбивали молотками весом 8-10 килограммов. Удачный взрыв давал большое количество маленьких и средней величины камней, так что вагонетки наполнялись быстро, и поэтому количество жетонов быстро росло.

Неудачный для нас взрыв отваливал от горы огромные глыбы, и тут приходилось работать до упаду, разбивая их, а количество жетонов уменьшалось. Поначалу, с непривычки, били глыбу молотом, она только лущилась щебнем, и стоило больших усилий и времени разбить её. Однажды подрывных дел мастер, который закладывал динамит, видно, будучи в хорошем настроении, подошёл к Борису Борисову, отчаянно бьющему молотом по глыбе, отобрал молот, подозвал Шуру и меня, и начал ходить с молотом вокруг глыбы. Остановился, указал нам пальцем на жилу в камне, прицелился и ударил по ней молотом что есть сил. Глыба послушно развалилась. Научил нас! А часто мы сами хитрили… Положим в вагонетку стоймя два камня, а третий кладём сверху, как крышу. С виду вагонетка полна, и одним жетоном больше без особых усилий. Но если номер не проходил, жетон не выдавали.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Подхорунжий 1-го полка с женой  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Кормили нас два раза в день, в обед сносно, а вечером, так сказать, только червячка заморить. Приходилось добавлять что-то от себя. Сапоги наши сносились от такой работы, едва добились, чтобы нам выдали рабочую обувь и комбинезоны из чёртовой кожи. Им сносу не было. Но лето, жара, поэтому спускали комбинезон до пояса и работали, загорая на солнышке и обливаясь потом. Форменная одежда обветшала, заплатка на заплатке, выбросить надо, а жаль. Другой нет.

Табак кончился, и решил я отпороть кожаные леи с моих брюк и загнать австрийцу на обувь для его жены. Он дал нам большую кучу стеблей и корней табачных. Вот махорка была! На ять с плюсом. Курили её, свернув папиросы из газетной бумаги. Я, не смущаясь, щеголял в своих брюках со следами отпоротых лей. Чуть позже за два комплекта итальянской формы приобрели мы по две рубашки каждому и ношеные брюки в хорошем состоянии. Побывали в ближайшем городке у сапожника и за голенища наших сапог приобрели ботинки, хоть и паршивые, но всё же в лучшем состоянии, нежели наши сапоги.

Во время одной из прогулок по городу встретили лейтенанта Олега Кравченко*, ещё в форме, но уже без погон и знаков отличия. Разговорились. Он часто ездил в Клагенфурт, чем он там занимался, не знаю, и сообщил нам новость, что в Клагенфурт прибывает Яков Александрович Амилахвари, и что у него большая рабочая группа из русских, при содействии городского управления. Шура и я переглянулись.

А вечером, сидя на крылечке перед нашей комнатушкой и попыхивая самокруткой, спросил я Шуру после долгого молчания: «Друг мой, думаешь ли ты о том же, о чём и я думаю?!» Шура рассмеялся: «Не в бровь, а прямо в глаз. Пора, дорогой, бросать нам дробить камушки, нужно пытать счастье в Клагенфурте». Обмозговали мы это дело подробно. Денег ведь мало было. Уход Бориса Борисова на лучшие хлеба служил нам примером, но в то же время мы сознавали, что каменоломня нам опостылела. Решили проработать ещё две недели и, скопив деньжат, пуститься в путь-дорогу.

Казаки, работавшие с нами, узнав, что мы решили уезжать, зашевелились было, но всё же решили остаться, ждать у моря погоды. Мы советовали им отправить одного из них на разведку в Келлерберг, в Корпус, узнать, будут ли они приняты, и при благоприятном ответе двигаться уже всем вместе. Поздней осенью каменоломня закроется на зиму.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

*Кравченко Олег Григорьевич (1911–1996) в Санкт-Петербурге, казак ККВ, 1920 эвакуирован с родителями из Крыма в Константинополь, о. Лемнос. В эмиграции в Болгарии, получил среднее образование, служил в болгарской армии, студент университета, член боевой организации ген. Кутепова, 1938 представитель журнала «Армия и Флот» в Софии. В Русском Корпусе, 1942 ст. унтер-офицер 5-й юнкерской роты 3-го полка, затем в 1-м Казачьем полку, офицерские курсы 1944 (лейтенант), командир взвода ПАК 8-й тяжелой роты 5-го полка, мар. 1945 командующий 1-й ротой того же полка. После 1945 в Англии, с 1983 в Австралии, умер в Квинсленде.  

[Павел Стрелянов /К/]

Кадет Первого Русского кадетского корпуса Н.Протопопов-мл. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Настал день нашего отъезда. Набив ранцы нашим скудным добром, распрощались с казаками и, усевшись в поезд, двинулись в Клагенфурт. На вокзале, оглушённые шумом и гамом большого города, среди суеты, криков и толп, спешащих не то на поезд, не то с поезда, озираясь вокруг, мы кое-как выбрались со станции на улицу и, бесконечно повторяя «битте», принялись выяснять дорогу на главную площадь города. От площади спуститься по главной улице вниз до её разветвления, и на самом углу будет дом, который, по словам Олега Кравченко, и есть штаб-квартира Якова Александровича. Язык до Киева доведёт.

Добрались и мы до главной площади города. Сама площадь красива, просто загляденье, как маленький цветущий парк, а в центре возвышается огромный каменный дракон с разверстой пастью и кольцами мощного хвоста, напоминая о древней легенде города. Улица прямая, как стрела, и вдалеке видно нашим молодым глазам, как она разветвляется. Пришли! Добрались! Наполовину разбомблённый огромный дом с внутренним двором.

Поднимаемся по лестнице. Стучим в дверь, нам открывает юноша, а за ним стоит удивлённый Яков Александрович. Сбылось! Мы нашли его! Принял нас Яков Александрович по-отцовски хорошо. Расспросив о нашей жизни, он коротко рассказал о своей рабочей группе и пожелал узнать наше мнение. В этот момент вошла дама, увидела нас и повернулась, чтобы уйти, но Яков Александрович остановил её и представил нас своей супруге Вере Ивановне.

Сын Якова Александровича, Александр, сразу узнал меня и радостно поздоровался. А юношу, открывшего нам дверь, звали Константин Жадан, он был сыном Веры Ивановны. Накормили нас и напоили. С нашего согласия записали нас в рабочую группу, снабдив нас рабочими продуктовыми карточками и устроив в бараке неподалёку. Так Яков Александрович обеспечил нас работой и кровом.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Толмачевский Николай Николаевич – р. 1927 г. в Кишиневе. В Русском Корпусе с 1943, рядовой 2-го полка, ранен у Травника в 1945, в госпитале в Дрездене. После 1945 в Австрии, с 1947 в Венесуэле, умер в Маракае в 2013 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Начались работы: то ездить за щебнем, то просеивать песок, и все те работы, что приходится выполнять на любой стройке. Тяжело нам не было. После каменоломни работать было намного легче. Так прошло три недели, и вдруг случился перерыв в работе. Якобы муниципалитет и Яков Александрович ведут переговоры о новых условиях работы. Тем временем мы отдыхали.

Неожиданно явился к нам в барак бывший друг и соратник времён начала войны Игнатий Копанев*, по кличке Гвоздь. Разговаривали о том о сём, и он нам рассказал, как работает у англичан: на чудных условиях, прекрасное питание, хорошие помещения и удобства. Выдают одеяла, простыни, подушки и сносно платят. Время удобное, с восьми утра до четырёх часов дня с перерывом на обед. И стал Копанев крутить нам мозги, зазывая работать к англичанам. Жажда новых приключений, желание окунуться в иной мир, обстановка, которую нам рисовал Гвоздь, – всё это подействовало на наше воображение, и мы, не обдумав дело, согласились.

С ранцами на плечах заявились к Якову Александровичу и, поскольку его не было на месте, путано поведали счетоводу, господину Миронову, о нашем желании попробовать, как устроен мир. Сдали ранцы на хранение и испарились. Мучили меня угрызения совести, понимал я, что поступаю плохо в отношении Якова Александровича, но совесть была заглушена желанием новых горизонтов, чего-то иного, новых приключений и перемен в жизни.

По рекомендации Копанева устроились мы у англичан как знатоки лошадей, хорошо знакомые с уходом за ними. Всё было так, как рассказывал Копанев. Вплоть до рабочих халатов. Всё было, а вот приключений как раз не хватало.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

*Копанев Игнатий Павлович – р. 18 мар. 1923 в Ерцегнови (Югославия), казак ст. Дмитриевской ККВ, сын офицера, юнкер роты допризывной подготовки молодежи РОВС. В Русском Корпусе сен. 1941 юнкер в караульном взводе, затем в частях «хипо», пропал без вести. Разыскивался в 1972 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Уколов Харлампий Матвеевич – р. 1887 г., казак ст. Есауловской ОВД, Георгиевский крест 3 ст., сотник. В Донской армии, 1920 подъесаул 2-го Донского запасного батальона, о. Лемнос. В Русском Корпусе в 11-й сотне 1-го Казачьего полка, затем в штабе 2-го батальона того же полка (унтер-офицер), ранен в Думовцах 5 апр. 1945. После 1945 в США, умер в Сан Леандро 1962 г.      

 

[Conell]

3 часа назад, Павел Стрелянов /К/ сказал:

Настал день нашего отъезда. Набив ранцы нашим скудным добром, распрощались с казаками и, усевшись в поезд, двинулись в Клагенфурт. На вокзале, оглушённые шумом и гамом большого города, среди суеты, криков и толп, спешащих не то на поезд, не то с поезда, озираясь вокруг, мы кое-как выбрались со станции на улицу и, бесконечно повторяя «битте», принялись выяснять дорогу на главную площадь города. От площади спуститься по главной улице вниз до её разветвления, и на самом углу будет дом, который, по словам Олега Кравченко, и есть штаб-квартира Якова Александровича. Язык до Киева доведёт.

Добрались и мы до главной площади города. Сама площадь красива, просто загляденье, как маленький цветущий парк, а в центре возвышается огромный каменный дракон с разверстой пастью и кольцами мощного хвоста, напоминая о древней легенде города. Улица прямая, как стрела, и вдалеке видно нашим молодым глазам, как она разветвляется. Пришли! Добрались! Наполовину разбомблённый огромный дом с внутренним двором.

Поднимаемся по лестнице. Стучим в дверь, нам открывает юноша, а за ним стоит удивлённый Яков Александрович. Сбылось! Мы нашли его! Принял нас Яков Александрович по-отцовски хорошо. Расспросив о нашей жизни, он коротко рассказал о своей рабочей группе и пожелал узнать наше мнение. В этот момент вошла дама, увидела нас и повернулась, чтобы уйти, но Яков Александрович остановил её и представил нас своей супруге Вере Ивановне.

Сын Якова Александровича, Александр, сразу узнал меня и радостно поздоровался. А юношу, открывшего нам дверь, звали Константин Жадан, он был сыном Веры Ивановны. Накормили нас и напоили. С нашего согласия записали нас в рабочую группу, снабдив нас рабочими продуктовыми карточками и устроив в бараке неподалёку. Так Яков Александрович обеспечил нас работой и кровом.

 

 

Вот этот дракон на площади в г.Клагенфурте...

[Conell]

3 часа назад, Павел Стрелянов /К/ сказал:

Начались работы: то ездить за щебнем, то просеивать песок, и все те работы, что приходится выполнять на любой стройке. Тяжело нам не было. После каменоломни работать было намного легче. Так прошло три недели, и вдруг случился перерыв в работе. Якобы муниципалитет и Яков Александрович ведут переговоры о новых условиях работы. Тем временем мы отдыхали.

Неожиданно явился к нам в барак бывший друг и соратник времён начала войны Игнатий Копанев*, по кличке Гвоздь. Разговаривали о том о сём, и он нам рассказал, как работает у англичан: на чудных условиях, прекрасное питание, хорошие помещения и удобства. Выдают одеяла, простыни, подушки и сносно платят. Время удобное, с восьми утра до четырёх часов дня с перерывом на обед. И стал Копанев крутить нам мозги, зазывая работать к англичанам. Жажда новых приключений, желание окунуться в иной мир, обстановка, которую нам рисовал Гвоздь, – всё это подействовало на наше воображение, и мы, не обдумав дело, согласились.

С ранцами на плечах заявились к Якову Александровичу и, поскольку его не было на месте, путано поведали счетоводу, господину Миронову, о нашем желании попробовать, как устроен мир. Сдали ранцы на хранение и испарились. Мучили меня угрызения совести, понимал я, что поступаю плохо в отношении Якова Александровича, но совесть была заглушена желанием новых горизонтов, чего-то иного, новых приключений и перемен в жизни.

По рекомендации Копанева устроились мы у англичан как знатоки лошадей, хорошо знакомые с уходом за ними. Всё было так, как рассказывал Копанев. Вплоть до рабочих халатов. Всё было, а вот приключений как раз не хватало.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

*Копанев Игнатий Павлович – р. 18 мар. 1923 в Ерцегнови (Югославия), казак ст. Дмитриевской ККВ, сын офицера, юнкер роты допризывной подготовки молодежи РОВС. В Русском Корпусе сен. 1941 юнкер в караульном взводе, затем в частях «хипо», пропал без вести. Разыскивался в 1972 г.

 

Что касается Копанева... По-моему, это о нем.

[Павел Стрелянов /К/]

19 часов назад, Conell сказал:

Вот этот дракон на площади в г.Клагенфурте...

Да, спасибо Сергей. 

[Павел Стрелянов /К/]

19 часов назад, Conell сказал:

Что касается Копанева... По-моему, это о нем.

Большое спасибо, Сергей. Значит, попал в лагеря. 

[Павел Стрелянов /К/]

Конюшни стояли далеко за городом. Попасть в город было трудно, не на чем. Читать нечего, бар для нас был закрыт, работал только для солдат. Иногда с оказией грузовики с нашей стоянки подбрасывали нас в город. А назад приходилось идти пёхом, добрый час с большим гаком. Так что получилось, что променяли мы орла на кукушку. Работа для меня была легка. Сказывалось моё трёхмесячное пребывание в конном взводе полковника Попова.

Но Шуре было тяжелее, для него это было дело новое, непривычное, лошади его не интересовали, и наш бедный парень заскучал.

Однажды, будучи в поле, где грелись на солнышке лошади и мы, Шура, опираясь локтем на бревно коновязи, просматривал брошюрку. Лошадь, ему доверенная, ластясь к нему и играя, сбила его локоть с бревна, и Шура, потеряв равновесие, пребольно стукнулся подбородком о бревно. Разозлившись от боли, Шура, недолго думая, плюнул коню в ноздри (бить было запрещено).

И тут произошла жуткая история: конь от плевка рассвирепел, не то с рёвом, не то с диким ржанием поднялся на дыбы и кинулся на Шуру. Слава Богу, коновязь и верёвка, которой был привязан конь, выдержали этот яростный порыв. И этим Шура спасся. С того момента конь не подпускал Шуру к себе, явно стремясь укусить его. Так что пришлось поменяться конями, я взял Шуриного, а он моего. Удивительно то, что у лошади оказалось самолюбие и что она обиделась. Да как!! Со мной конь играл и ласкался, но, увидев Шуру, закладывал уши и обнажал зубы. Забыть не мог. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник Третьяков.

Третьяков Владимир Иванович – р. 18 июня 1897 г., казак ст. Натухаевской ККВ, Владикавказский КК. В Великой войне ОКУ 1916, офицер 3-го Линейного полка ККВ, сотник 1917. В Добровольческой армии, янв. 1918 в офицерской батарее отряда полк. Лесевицкого, первопоходник, начальник команды конных разведчиков Сводно-Кубанской офицерской батареи, в Корниловском конном полку ККВ, есаул (26.12.1918), во ВСЮР и Русской Армии, в июле 1919 войсковой старшина 3-го Уманского полка ККВ, командир Кубанского конного дивизиона, полковник (04.1920), о. Лемнос. Осенью 1925 прикомандирован к Кубанской конной батарее, заместитель старосты Русского сокольства. В Русском Корпусе командир взвода 6-й сотни 1-го Казачьего полка, ранен у Зворника 5 июля 1943, затем командир этой сотни, окт. 1944 командир 3-й сотни того же полка. С 1952 в США, зам. председателя Союза Первопоходников, в 1966–1974 Кубанский Войсковой атаман, умер на Толстовской ферме 18 сен. 1975 г.        

 

[Павел Стрелянов /К/]

У нас большая перемена. Нас троих – Копанева, Шуру и меня – освободили от ухода за лошадьми и приставили к мулам. Понять не можем, почему?! И вскоре получили приказ: собираться в поход с мулами на железнодорожную станцию.

Пришлось грузить мулов в вагоны, затем двинулся наш поезд, а куда – не знаем. Всего нас восемь человек, обслуживаем восемь мулов, везём мешки продовольствия для них, и больше ничего.

Ночью прибыли куда-то, сгрузились, вывели мулов и пошли пёхом, ведя мулов к далеко стоящим зданиям. Прибыли, наконец, к огромному зданию, наверху как отель, а внизу прекрасные конюшни, куда водворили мулов. Дали нам две комнаты со всеми удобствами, но было нам всё время холодно и голодно. День не ели. Переночевали кое-как, а наутро выяснилась цель нашей поездки.

Мы в австрийских Альпах на манёврах нескольких батальонов английской армии, а мулы нужны для носки снаряжения и оружия. Нас не одели к этому походу, и к тому же не предусмотрели провианта для нас. Ни куска хлеба. Одежда, что была хороша для Клагенфурта, здесь не грела, а холод стоял собачий.

Австрийцы, привыкшие к этому климату, и то тепло одеты, а мы, восьмёрка забытых муловодов, дрожали от холода, как цуцики. Завернувшись в одеяла, ходили присматривать и обслуживать мулов, как-никак, а в конюшнях было намного теплее.

В один день потратили мы наши гроши в австрийской обжорке, бывшей неподалёку, и на этом наши средства на питание кончились. И грусть в желудке затая, распевали соловья. Никого из англичан не видно и не слышно, и поняли мы, что о нас забыли. Холод и голодуха.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Казанцев Леонид Борисович (1918–1974) во Владикавказе, сын офицера. В эмиграции в Югославии, Крымский КК, окончил Первый русский КК 1936, Югославскую военную академию 1940, подпоручик артиллерии. В 1941 в плену, в германской армии на Восточном фронте. В Русском Корпусе с 29 нояб. 1943, май 1944 офицерские курсы (лейтенант), командир 1-го взвода 4-й учебной роты 2-го полка, вывел из окружения под Белградом группу частей 2-го и 3-го полков. С 1945 в лагерях Келлерберг и Парш (Австрия), с 1948 в Аргентине, диакон, умер в Лаважоле.

 

[Павел Стрелянов /К/]

На третий день, голодные и дрожащие от холода, мы возмутились и решили: если до вечера перемен не будет, бросим всё и уезжаем.

Копанев бьёт тревогу, оставайтесь, мол, всё перемелется, мука будет, но пятеро нас, приняв твёрдое решение, дождались вечернего поезда и уехали в Клагенфурт. Кто платил за билеты, не знаю. А Копанев с двумя молодцами остался следить за мулами. Чудесная организация! Мулам корм был обеспечен недели на две, а нам ничего, просто забыли! Воздухом питаться никому ещё не удавалось.

С повинной головой и мерзким ощущением плохого поступка явились мы к Якову Александровичу. Его не было, и нас приняла Вера Ивановна. Присели в ожидании его. Вера Ивановна нас угостила домашним печеньем и, видя, с какой молниеносной скоростью мы отправляли его в рот, принесла нам ещё.

Открылась дверь, появился Яков Александрович, мы встали, виновато глядя на него. А он, весело смеясь, вскричал: «Вот где наши гуляки!!! Вот где наши герои!! Я знал, что вы скоро вернётесь! Что рано или поздно вы будете здесь! Садитесь, рассказывайте, что было!» Рассказали искренне, как и что было, прося прощения за необдуманный поступок. И всё хорошо кончилось.

Дал нам Яков Александрович по буханке хлеба каждому, велел забрать ранцы и отправиться в тот же барак на свои места. «Завтра на работу!» – добавил он. Так кончилась наши муло-лошадиные похождения. По слухам, англичане Копанева вытурили с работы, говоря, что он такой же, как и мы, им рекомендованные. Пострадал, бедняга! А мы оба, очухавшись от желаний быть там, где «мерцающие дали», пришли в себя и взялись серьёзно за работу. Грехи наши отрабатывать!