Из архива Кубанского Атамана генерала Науменко

[Павел Стрелянов /К/]

Я начал играть в духовом оркестре на валторне, клавиши которой были на правой стороне. Валторн таких конструкций я больше нигде не встречал. Во время репетиций я часто получал «по башке» от М. С. Собченко, капельмейстера за фальшивую ноту палкой, которой он дирижировал во время репетиций оркестром. Очевидно, эта палка была предназначена главным образом для поддержания дисциплины.

 

В коридорах всех рот висели картины русских знаменитых художников, как Васнецова («Три Богатыря», «Богатырь на Распутье»), Шишкина («Медведи в лесу», «Корабельная Роща»), Айвазовского («Девятый Вал») и многие другие. Все эти картины были расписаны художниками-кадетами. Когда я попал первый раз в Русский Музей в Санкт-Петербурге и увидел подлинники этих картин, я вдруг почувствовал какую-то родственную связь с этими картинами. Во время поездок в Санкт-Петербург, я стараюсь опять попасть в этот музей, чтобы повторно пережить это приятное чувство. Русский Музей я считаю своим родным, в то время как к Эрмитажу я отношусь очень холодно.

 

У меня в детстве обнаружился некий талант к художеству, очевидно по наследству от моих предков: моя бабушка, мать отца из дворянского рода Сапожниковых, занималась художеством. Художественным талантом обладает и моя сестра Надя. Она преподавала художество по телевизионному каналу в Коста-Рике, а затем создала маленький завод керамики в Чили, где прославилась разработкой оригинального стиля керамических изделий.

Также хорошо известен мой троюродный брат, сын двоюродной сестры мамы, Борис Калаушин, проживающий в Санкт-Петербурге, где его знают как иллюстратора детских книг.

В 1996 году закончила художественный факультет в Гринзбурге, штате Пенсильвании, и моя младшая дочь Нина.

 

Я часами сидел и срисовывал мотивы из русских сказок. К сожалению, по поступлении в Кадетский Корпус, моя любовь к художеству остыла, так как в моём классе оказались несколько художников с изумительными талантами, и соревноваться с ними я просто не мог!

 

[Павел Стрелянов /К/]

Один из них был граф Олег Толстой, внук писателя Льва Толстого и мой сосед по парте, который вернулся в Советский Союз в конце сороковых годов, где окончил Художественную Академию в Москве и открыл там своё ателье.

 

 

 

Я пытался его найти в Москве с самой моей первой поездки в Советский Союз в марте 1991 года, но встретиться с ним не удалось. Он скончался в 1994 году.

 

Также художественным талантом в нашем классе обладал Владимир Кривский, с которым я в корпусе очень дружил. Мы вместе часто мечтали о России, особенно нас тянуло в Сибирь! Вова часто делал зарисовки русских срубов, землянок, сибирских лесов и мы мечтали попасть в Сибирь и жить и охотиться там по мотивам этих картин.

 

 

 

Художественные интересы нас троих встретились во время обучения иконописи отцом Антонием Барташевичем, который впоследствии стал владыкой Женевским, на его квартире, которая находилась в квартале от корпусного здания и окна которой выходили к вокзалу.

 

 

 

Для иконописи, по старой русской традиции, порошок красок разводился в яичном белке. К сожалению после корпуса я больше иконописью не занимался, но Вова Кривский, насколько я слышал от других кадет, успешно продолжал заниматься иконописью в США.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

По прибытию в корпус нас постригли под «нулевую» машинку и выдали форму, которая заключалась в рубашке навыпуск, сделанной из толстого материала зеленого цвета, с высоким воротником и чёрных брюк. Поверх рубашки носили пояс с медной бляхой, на которой был изображён российский герб. Шинели второй и третьей роты были зелёного цвета. В первой роте шинели были чёрного цвета.

 

 

На рубашках и на шинелях были малиновые погоны с вензелем Великого Князя Константина Константиновича. Нижнее бельё заключалось в белой нижней рубашке без воротника и длинных кальсон. Вместо носков мы носили портянки. Ботинки были высокие, чёрного цвета.

 

 

 

Первое время, особенно по ночам, сильно скучал, со слезами, по родителям. Но постепенно втянулся в корпусную обстановку, подружился с одноклассниками, и самочувствие стало лучше. Проходили строевые занятия. Разучивали русские военные песни. Первую песню, которую мы разучили, была "Взвейтесь соколы, орлами!».

 

 

 

Начали играть в лапту и волейбол. Иногда в поле перед зданием корпуса играли в футбол. Я обыкновенно играл голкипером, где отличался своими решительными самоотверженными прыжками за мячом. Конечно, никакого спортивного обмундирования у нас не было. Играли в повседневных формах и в обыкновенных ботинках. Однажды играя в футбол, я растянул себе сухожилие в колене. Пошёл в лазарет, где колено перевязали и освободили от гимнастики и строевых занятий. Ходил на левом фланге, прихрамывая.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Классным воспитателем был полковник Александр Кононович Грещенко, который также же был командиром Третьей роты. Наш класс стал XXVI выпуском. В 3-ей роте были первый и второй класс. Во 2-ой роте были третий, четвёртый и пятые классы. В Первой Его Величества Роте были шестой, седьмой и восьмые классы. В помощь офицерам-воспитателям, во второй и третьей роте назначались «дядьки» из старших классов первой роты. В третьей роте дядьками у нас были Михаил и Максимилиан Михеевы, кадеты XXII выпуска и Александр Думбадзе, вице унтер-офицер XXI выпуска.

 

Подъём по сигналу горниста был в шесть часов утра. По сигналу мы вставали, умывались. Проходили осмотр, после чего была утренняя молитва. В семь часов мы шли вниз в столовую на завтрак. Классные занятия начинались в восемь часов. Каждый класс длился 45 минут, после чего были переменки. В полдень был обед. В час опять начинались занятия. Обыкновенно после обеда были два класса, после чего мы выходили в поле перед корпусным зданием, где проходили строевые занятия и игры. Несколько раз в неделю у нас были кружки: литературный, гимнастический, шахматный, переплётный и другие. Я участвовал в переплётном кружке. Переплётный кружок собирался в переплётной мастерской, которая находилась рядом с гимнастическим залом.

В шесть часов был ужин, а затем вечерние занятия, где мы готовили уроки на следующий день. В девять часов вечера рота выстраивалась в коридоре на перекличку и вечернюю молитву. После этого горнист играл отбой, и мы расходились по спальням.

 

Иногда мы ходили строем по аллее в Рудольф-парк, который находился на расстоянии около одного километра от наших казарм, на границе с Румынией. Там занимались играми. Самой любимой игрой была: «казаки и разбойники».

 

[Павел Стрелянов /К/]

В Белой Церкви также находился и Донской Мариинский Институт, где учились русские девушки, дочери русских эмигрантов в Югославии. В этом институте училась и моя знакомая, и одноклассница по Русской Основной Школе в Панчеве, Елена Казакова.

 

 

 

Лена Казакова поступила в Донской Мариинский Институт благородных девиц в 1938 году. Мы изредка встречались во время прогулок в Рудольф Парк. Обыкновенно наш строй шёл по аллее к парку, а институтки уже возвращались обратно.

 

Сейчас приходит мысль, что такое расписание было сделано нарочно, чтобы предотвратить контакты между институтками и кадетами в парке. Во втором классе мы начали запрещённую переписку. Когда сейчас думаю об этом, меня разбирает смех. В теперешнее время очень трудно себе представить возможности такого запрета, а тем более у теперешней молодёжи.

 

 

 

Но в то время очевидно считалось вполне нормальным. Темы наших писем были самые невинные по содержанию, как «Сегодня у нас на обед были котлеты» или «Иванова наказали за ловчение от церковной службы…». Пачка таких писем передавалась секретно, когда наши колонны проходили мимо. Однажды их классная дама «перехватила» передачу и подняла большой скандал.

 

 

 

Так как переписка велась под кодом, начальство не могло узнать, кто в этой переписке участвовал. Чтобы выявить виновных, наш воспитатель, полковник Грещенко, выстроив наш класс, сказал, что «группа класса участвовала в недозволенной переписке с институтками, что нарушает правила нашей дисциплины и должны быть наказаны». «По военной традиции мы должны быть честными и добровольно сознаться в этом преступлении».

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник подал команду «Виновные – шаг вперёд!». Почти что весь класс, кроме старшего кадета и отличников, сделали шаг вперёд. Старший кадет, Александр Колюбакин, сделал список виновных. Во время вечерней молитвы был прочитан приказ директора корпуса сбавить всем виновным по одному баллу по поведению и родителям выслать оповещение о наказании. Когда мои родители получили это оповещение о сбавке балла по поведению за «недозволенную» переписку с институтками, отнеслись к этому с большим юмором и не раз подсмеивались надо мной.

 

 

 

Только в 1995 году я узнал о наказании, которые получили институтки, когда на «блинах» при церкви в Лейквуде в США встретил бывшего кадета Диму Иванова, лет на семь старше меня по выпуску. В разговоре с ним я в первый раз узнал, что Лена Казакова выехала в Канаду, и дал мне телефон Лены. Я ей позвонил, и она меня почти сразу узнала (после пятидесяти лет разлуки!). Вскоре у нас разговор перешёл на тему переписки. Оказывается, что институток наказали гораздо хуже – их лишили каникул!

 

 

 

Самым большим событием в корпусе был Корпусной праздник, который праздновался 6-го декабря, в день памяти кончины Св. Благоверного Князя Александра Невского, девиз которого был: «Не в силе Бог, а в правде». Вот что сказал генерал-лейтенант Адамович, первый директор кадетского корпуса заграницей во время первого празднования корпусного праздника:

 

«Когда во Владимире, где Князь Александр Невский был Великим Князем, была получена весть о его кончине, митрополит Кирилл сказал народу: «Зашло солнце земли Русской!» и народ ответил воплем: «Погибаем мы!»

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

«Не повторяйте этих слов отчаяния, но со словами Князя Александра Невского «Не в силе Бог, а в правде» и под святым покровом его, собирайся в жизнь, моя малая кадетская дружина, молись и добивайся, чтобы снова взошло солнце Русской земли. Вот зачем наш праздник в день Св. Благоверного Князя Александра Невского!»

 

 

 

Эта краткая выдержка из речи генерала Адамовича, ясно отражает дух и цели воспитания кадет в эмиграции. Этот дух и цели воспитания должны быть особенно ценным сейчас, в конце XX века для восстановления старых русских традиций кадетских корпусов в России.

 

 

 

Корпусной праздник начинался накануне «Зарей с церемонией». После всенощной, по сигналу «сбор» на вечернюю поверку, весь корпус выстраивался в коридоре Первой Роты. «Заря» была внутренней, семейной, но уставной частью праздника, на которую приглашённых было мало.

 

Раздавалась команда командира Первой Роты: «Смирно! Равнение направо! Господа офицеры!»

 

В ответ – гробовая тишина и лишь слышен знакомый «малиновый» звон директорских шпор...

 

 

 

«По ротам, поверка!» - раздаётся приказание директора, генерала Попова. Ротные командиры производят поверку. Читается приказ по корпусу. Оркестр играет корпусную встречу «Наш Полк», слова, написанные Великим Князем Константином Константиновичем 31 мая 1899 года, а музыка – К. М. Галковским. После окончания «Встречи», директор вызывает перед строем и производит в вице-фельдфебеля и вице унтер-офицеров, кадет старшего класса, представленных педагогическим комитетом корпуса.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Снова раздаются звуки оркестра, который играет «Зарю». Расписанная для оркестра пехотная «Заря» - звучит торжественно. После неё, раздаются ещё более торжественные звуки «Коль славен наш Господь в Сионе». Когда стихают звуки оркестра, кадеты всем корпусом исполняют песнь Дворянского полка – «Братья, все в одно моленье, души русские сольём: ныне день поминовенья павших в поле боевом!», которая пелась в России, в корпусах и военных училищах, в память всех павших за Родину. По окончанию этой песни, церемония заканчивалась пением обычных ежедневных молитв, с полным заупокойным поминанием по синодику, включая и своих почивших кадет и воспитателей. Горнист играет «Отбой». Кадет разводят по своим ротам, и они укладываются спать, в ожидании завтрашнего праздничного дня, парада, спектакля и бала.

 

 

 

Праздничный день, в церкви много гостей: почётные гости стоят впереди кадетского строя, рядом с директором, родители и знакомые кадет – на сцене сзади кадет. После церковной службы, все роты выстраиваются в коридоре Первой роты. Под звуки Конно-Гренадерского полка выносилось знамя Полоцкого кадетского корпуса, пожалованное Императором Николаем Первым Сибирскому Императора Александра Первого кадетскому корпусу. Присутствие этих реликвий производило на сознание кадет, что этот парад является передаточным звеном в столетней цепи тех парадов, в которых участвовали их отцы и деды, кадеты Российских корпусов, в которых они готовились для служения Родине.

 

 

 

Принимал парад директор корпуса генерал Попов, а иногда и другие высокопоставленные гости, как Главнокомандующий Югославской Армии или представитель короля Александра. При входе директора, оркестр играл «встречу» корпуса – «Наш полк». После коротких речей и приветствий начинался молебен с выносом знамени к аналою. После молебна знамя уносилось обратно в музей. И наконец, церемониальный марш кадетских рот, отбивающих парадным шагом, под звуки фанфарного марша, во главе с новопроизведёнными вице-фельдфебелями и вице унтер-офицерами. Замыкали парадным строем окончившие корпус выпускники. Многие из них в формах офицеров и юнкеров Югославской Армии. Также приезжали и родители, чтобы пополнить свой патриотический пыл к России, которому было трудно не поддаться во время этих традиционных церемоний!

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

После этих церемоний был парадный обед, после которого – короткое свободное время. К шести часам собираются в зале все гости, включая институток Мариинского Донского Института. Кадеты входят строем и садятся на скамейки в зале лицом к сцене. Сзади – панели с изображением Кремля, за которыми закрыт церковный иконостас. Спектакль-концерт начинается фанфарным маршем. В концерте участвуют духовой и балалаечный оркестр и кадетский хор. Также ставились короткие театральные сцены.

 

 

 

После концерта бы короткий перерыв. Гости переходили в гимнастический зал, где подавились закуски, чай и лимонад. В это время кадеты убирали скамейки из зала, и начинался бал под звуки духового и балалаечного оркестров. На танцах присутствовали только старшие классы, начиная с пятого класса. Нам же, бывшими ещё в Третьей роте, приходилось, притаившись слушать приглушённые звуки оркестра и мечтать о том, когда и нам представится это счастье протанцевать с барышней хоть один танец. Насколько мне помнится, нам так этого счастья и не досталось: после войны бала уже не устраивали. Женского института после войны 1941 года, также больше не было.

 

 

 

Танцы продолжались до 11 часов, после чего гости расходились по домам, а кадеты шли по своим спальням, долго ещё вспоминая о приятно проведённом времени с барышнями, в которых они влюблялись на всю жизнь!

 

По праздникам кадет, получивших хорошие отметки в течение недели, отпускали в город. Город по себе ничего особенного не представлял, и никаких особых развлечений в городе не было. Главным образом кадеты стремились в кондитерскую Могош, побаловаться хорошими пирожными. Иногда удавалось встретить и «даму своего сердца» институтку и пригласить её в кондитерскую, если, конечно набирались смелостью это сделать. Ходили также в гости к местным кадетам.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Более интересно, конечно, было поехать в отпуск домой на Рождественские и Пасхальные каникулы. Дома любили «щеголять» в кадетской форме и, конечно, не пропускали церковные службы, где по кадетски простаивали «смирно» всю службу.

 

Также было очень приятно провести рождественскую ёлку в русской школе, в которой я учился в Панчеве.

 

На летний отпуск нас отпускали домой без формы и поэтому наше поведение и развлечения летом приобретали совершенно другой характер. Правда, в летнее время я обыкновенно уезжал в скаутские лагеря, а оттуда к дедушке.

 

Но вот пришла война, и наступило время немецкой оккупации. Всё сильно поменялось. Некоторые ценные моменты ушли в далёкое прошлое.

 

Также ушли и моменты ранних лет в кадетском корпусе.

 

 

 

Изменено 29 марта, 2023 пользователем Павел Стрелянов /К/

[Павел Стрелянов /К/]

РУССКИЙ КАДЕТСКИЙ КОРПУС В ВОЕННЫЙ ПЕРИОД

 

 

Воскресение 6 апреля 1941 года. Рано утром меня разбудил шум моторов самолётов, пролетавших высоко над Панчевом в направлении Белграда. Вскоре послышались взрывы бомб. Оказывается, Гитлер объявил войну Югославии, и немецкая авиация разбомбила Белград!

 

 

 

Югославянская армия не смогла оказать особенного сопротивления лучшей армии мира, хотя были не редкие геройские попытки. Одна из таких попыток была сделана лётчиком русского происхождения и бывшего кадета Первого Русского Кадетского Корпуса, находящегося в Белой Церкви в югославянской провинции Банат, где сейчас учился и я.

 

 

 

Я его имени сейчас уже не помню, но его молодая вдова жила недалеко от Русской Больницы в Панчево, на улице где была русская основная школа, где я закончил третий и четвертый классы. Он летал на истребителе Мессершмит и базировался на военном аэродроме в Панчеве. Когда немецкие самолёты пролетали над Панчевом, он поднялся и атаковал немецкую эскадрилью и был сбит, когда несколько немецких самолётов оказали ему сопротивление. Насколько я помню, он сбил несколько немецких бомбардировщиков, перед тем как он сам был сбит и погиб.

 

В нашем районе особенных военных действий не было. Единственное происшествие было связано с взрывом моста через реку Тамиш. Отходящие югославянские войска заминировали этот мост, но местные немцы решили предотвратить взрыв и пытались оборвать провода. Они были захвачены военной частью и на месте расстреляны. Эти немцы были похоронены на главной площади Панчева как герои Третьего Райха. Мост был взорван, но подошедшие немецкие и венгерские военные части поставили в замену понтонный мост.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Мой отец за несколько недель до начала войны начал работать на шоколадной фабрике в Белграде химиком, и к счастью в это воскресение был дома. Через несколько дней после бомбардировки он поехал в Белград и нашёл фабрику полуразрушенной, в результате чего он оказался безработным.

 

 

 

Чтобы прокормить свою семью он начал готовить стеклянные пластинки, которые применяются в работе с микроскопом, для накладывания образцов материала для микроскопического анализа. Эти пластинки он поставлял своему другу в Белград, у которого был магазин лабораторных приборов. Материалом для изготовления этих пластинок были употреблённые стеклянные фотографические негативы, которые были такой же толщины, как и пластинки, применяемые в микроскопии. Мы всей семьёй сидели часами у больших кастрюль с горячей водой, в которую клали эти негативы, и очищали эмульсию с них.

 

А папа алмазом резал очищенное стекло под нужный размер. Раз в неделю на велосипеде он отвозил готовый материал в Белград.

 

 

 

Часто и я ездил в Белград, чтобы повидать своих товарищей-кадет. Так как положение с продовольствием в Белграде было плохо, особенно с жирами, я с собой возил продукты, обыкновенно – сливочное масло. Так как это считалось «чёрным рынком» я очень рисковал и мог попасть в очень неприятное положение, если эти продукты у меня будут найдены. Из-за этого я брал собой только такое количество, которое мог распределить по моим карманам.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

До сих пор помню случай, когда в один очень жаркий летний день поехал в Белград, перебираясь через Дунай на пароме, на котором в сентябре 1944 года чуть не погиб, когда паром взорвался на американской магнитной мине. В каждом кармане моих брюк было спрятано по пакету сливочного масла. Хорошо, что масло было довольно плотно завёрнуто в непромокаемую бумагу, иначе мой драгоценный груз был бы потерян! Когда я пришёл на квартиру друга моего отца, собственника магазина аналитического оборудования, который покупал у нас стёкла, к своему ужасу обнаружил, что масло растаяло!

 

Не говоря об этом хозяевам, я помчался в ванную и осторожно вынул из кармана эту бесформенную массу и положил под струю холодной воды, пытаясь одновременно придать ему приличную форму. Отдав эти пакеты неопределённой формы хозяевам, получил за них деньги. Позже они передали что «такого вкусного масла они ещё не ели». В то время я принял это высказывание за «настоящую монету», но сейчас у меня зародилось сомнение, что может быть они просто не хотели смущать двенадцатилетнего мальчишку.

 

23 марта 1941 году королевские наместники короля Югославии Петра II, управляющие страной вместо малолетнего короля, и правительство Югославии подписали соглашение с Германией. Но 17 марта произошёл переворот, возглавляемый генералом Душаном Симовичем, и соглашение с Германией было аннулировано. Очевидно предвидя войну, директор Русского Кадетского Корпуса генерал-майор Александр Григорьевич Попов отпустил всех кадет на пасхальные каникулы 29-го марта этого года (Пасха этого года была 13 апреля), почему я в начале войны уже был дома в Панчеве.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Я просидел дома весь конец 1941 года, так как немцы не позволяли снова открыть кадетский корпус. Следует упомянуть, что со стороны немцев корпус не подвергался никаким преследованиям, но одновременно никогда и никакой материальной помощи от них не получал. Только в феврале 1942 года это разрешение на открытие корпуса было получено, очевидно, из-за настойчивого ходатайства генерала Бориса Александровича Штейфона, командира Русского Охранного Корпуса в Сербии.

 

Содержание корпуса до войны 1941 года было на средства, отпускавшиеся «Державной Комиссией», которые после 1941 года прекратились. Заведующие делами русской эмиграции в Югославии с начала немецкой оккупации пытались получить средства от немецких властей, но это увенчалось лишь частичным успехом, в виде банковского займа, под обеспечение ценностями известной Петроградской Ссудной Казны. Но средств этих было недостаточно, из-за чего пришлось закрыть Донской Мариинский институт. Отменилось также бесплатное обучение в корпусе и родители обязывались вносить определённую плату за обучение и содержание в интернате кадет, в зависимости от своего материального положения. Но плата эта поступала очень неаккуратно, так как положение большинства родителей значительно ухудшилось после оккупации.

 

 

 

Зима 1941-1942 года оказалась очень суровой, и был сильный снегопад. Когда мы получили сообщение об открытии занятий в Кадетском Корпусе в Белой Церкви, маленькая группа кадет из Панчева поехали поездом, но из-за снега застряли на станции в Вршце. Меня и моего брата Владимира, который поступал в корпус «новичком», пригласил поехать с ними на санях отец старшего кадета Михаила Трубецкого, проживавшего в Панчеве. Таким образом, мы добрались до Белой Церкви. Я с удовольствием вспоминаю эту поездку, которая напоминала мне Россию и езду на тройках, о которых мой отец нам часто рассказывал.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Кадет Владимир Мордвинкин

 

[Павел Стрелянов /К/]

К нашему приезду в корпус, в этой громадной и очень холодной казарме, встретила нас только маленькая группа кадет, живших в Белой Церкви и окрестностях. В течение нескольких дней стали подъезжать большие группы из более отдалённых мест. Так как мосты через Дунай были разбиты и река, из-за сильных постоянных морозов, была покрыта толстым льдом, нашим кадетам пришлось перебираться через Дунай пешком по льду до Панчева, где, наконец, они сели в поезд. В шутку эту группу мы называли «участниками Ледяного Похода». Когда около 200 кадет прибыло, начались занятия. Нормально в мирное время в корпусе учились около 500-600 кадет.

 

К сожалению, здание у аэродрома немцы вскоре от нас отобрали и перевели нас в помещение, где раньше был детский приют, а в 1939 году в который перевели Донской Мариинский Институт, которого после оккупации Югославии немцами больше не открыли.

 

Это здание находилось в парке напротив железнодорожного вокзала. Перенос нетяжёлых вещей при переезде из одного здания в другое было сделано самыми кадетами. В течение нескольких дней можно было видеть вереницы нагруженных кадет, идущих к вокзалу, и возвращающихся обратно налегке.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Главное двухэтажное здание, куда перевели кадетский корпус бы в виде буквы «П», в центре которого был главный вход. С левой стороны первого этажа находились часть спален Первой роты (5-й, 6-й, 7-й и 8-й классы), зал, в котором находилась и церковь, а также маленькая комнатка, где помещался граммофон и пластинки. В этой комнатке по вечерам собирались маленькие группы кадет Первой роты, слушали старые русские пластинки и играли в шашки и шахматы.

 

С правой стороны первого этажа помещались остальные спальни, комната дежурного офицера, умывалки, баня и лазарет. На втором этаже размещались спальни Второй роты (2-й, 3-й и 4-й классы),цейхгауз, музей, кабинет и спальня директора. Во дворе, во флигеле, были размещены мастерские, кухня, столовая и кабинет инспектора классов. Так как мест в новом здании не было достаточно, корпусу пришлось нанять на значительные деньги отдельный дом неподалеку от главного здания, где разместилась Третья рота (1-й класс) с воспитателями, в том числе и корпусного священника отца Антония, куда Олег Толстой, Вова Кривский и я ходили на уроки иконописи. Классы находились в доме бывшей жандармского участка на Железничкой улице. Так как столовая не помещала всех, пользовались ей в две очереди. В первую очередь Первая и Третья роты, а во вторую очередь – Вторая рота.

 

Вот как описано это время в кадетской памятке «Кадетские Корпуса за Рубежом»:

«Всё это ухудшило положение корпуса и невероятно осложнило корпусную жизнь. Было тесно и неудобно; недостаток денежных средств очень тяжело отражался на питании кадет, и бывало – и холодно, и голодно. Всё же корпус старался сохранить прежний порядок и уклад жизни. Учебная и воспитательная часть оставалась на прежней высоте, торжественно праздновались традиционные дни корпусного и ротных праздников. Всё, как будто, было по старому, несмотря на все невзгоды, но всё это было только «как будто». Надвигалась катастрофа, нарастала тревога, которая охватила и корпус, когда советские войска начали занимать территорию Румынии».

 

[Павел Стрелянов /К/]

Кадеты, да пожалуй, и вся другая молодёжь, которые жили в интернатах, всегда были голодные и проводили значительное время в поисках «чего-нибудь поесть».

 

Помню ранние утренние часы до завтрака, когда кто-нибудь «дежурил» у окна спальни Второй роты, поджидая двухколёсную тележку пекаря, который привозил хлеб на кухню. Кучер также привозил и булочки, для тех, кто хотел их купить за свои наличные деньги. Чаще всего этим «дежурным» оказывался наш одноклассник Александр Манернов, который поступил к нам в класс уже в военное время. Как только хлебная тележка появлялась у ворот, Манернов кричал «Булочки приехали! Булочки приехали!», за что я ему дал кличку «Булочка», которая осталась за ним на всю жизнь.

 

Наше бывшее здание заняли немецкие военные части формирующейся дивизии «Prinz Eugen», в которую вербовались местные немцы. Наши колонны часто встречались в городе или за городом Белой Церкви, где сразу начиналось соревнование в пении. Но победителями всегда выходили мы, так как у нас голоса были громкие и многолетняя практика в подготовке превосходила немецкую.

 

Мы также разучили несколько немецких песен, которые мы также исполняли лучше их, и их этим дразнили («мол, вот вам и унтерменши – исполняют ваши песни лучше вас!»). Во время этих неофициальных состязаний, немецкие части обыкновенно замолкали и, с удовольствием слушали нас, очевидно подстрекаемые своими фельдфебелями, которые указывали, как нужно петь! Но оружием мы сильно уступали немцам. Они были вооружены автоматами, пулемётами всех калибров и миномётами. Мы же имели только устаревшие французские винтовки и несколько новых винтовок «Маузер»!

 

[Павел Стрелянов /К/]

На аэродроме Белой Церкви появилась эскадрилья двухмоторных бомбардировщиков «Хайнкель», которые позже мне очень пригодились как источник снабжения патронов.

 

 

 

В 1943 году нам прислали из Русского Охранного Корпуса около сорока старых французских винтовок для обучения кадет Первой Роты стрельбе, которой мы занимались на стрельбище рядом с аэродромом. Калибр наших винтовок «Маузер» был 7,65 миллиметров. Калибр пулемётов в самолёте «Хайнкель» был тот же самый.

 

 

 

Во время перерыва в учебной стрельбе по мишеням, когда все уходили в столовую, я вызывался добровольцем сторожить мишени. (Очевидно, моя любовь к стрельбе превышала любовь поесть, хотя мы были всегда голодными!). Я оказался отличным стрелком, особенно из винтовки Маузер, и занял одно из первых мест по стрельбе в роте. Добиться точной стрельбы из старых французских винтовок было невозможно, очевидно из-за изношенной резьбы ствола, но стрельба из Маузера было сплошное удовольствие, так как во время стрельбы я набирал максимальные очки. К сожалению, патронов для Маузера у нас было недостаточно, и должны были отчитываться за каждый патрон. Здесь мне и пришла идея добывать патроны из пулемётных лент «Хайнкеля»!

 

 

 

Рискуя жизнью, так как меня могли бы расстрелять на месте, если бы поймали у самолёта. Я проползал на животе свыше ста метров от ограды аэродрома, показывая результаты нашей военной подготовки, и подлезая снизу самолёта, забирался в него и вынимал патроны из пулемётной ленты, возвращаясь опять ползком обратно на стрельбище. С этими добытыми патронами, за которые давать отчет не приходилось, я наслаждался стрельбой.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Так как стрелять по мишеням я также не мог, так как мог себя выдать, стрелять приходилось мне по разным натуральным целям, как деревьям и камням. Раз чуть было не попал в корову, которая паслась по другой стороне от аэродрома. Особенно было интересно стрелять трассирующими пулями, так как каждый десятый патрон в пулемётной ленте был трассирующим. Конечно, свою тайну я никому не открывал. А сейчас с ужасом вспоминаю этот эпизод, когда я, не думая об этом, рисковал своей жизнью.

Очевидно, в молодые годы об этом и не думаешь!

 

В корпусе я также очень увлекался чтением. Особенно меня интересовала русская военная история. Я даже добровольно взял на себя должность библиотекаря, когда был в четвёртом классе (во Второй роте). Всё свободное время я посвящал чтению: на вечерних занятиях, где все готовили домашние задания, во время дневных занятий, т.е. во время уроков, держа книгу под партой. Так как я сидел с Олегом Толстым на предпоследней парте, меня преподаватели очень редко ловили за это недозволенное времяпрепровождение. В результате этого я сильно запустил занятия.

Дошло до такой крайности, что мне часто приходилось прятаться от уроков, когда ожидал, что преподаватель вызовет меня к доске, что можно было легко предугадать, посмотрев в классный журнал, в котором было видно, когда приходит моя очередь.

 

До сих пор со стыдом вспоминаю, как мне пришлось прятаться в помойной яме от урока по Закону Божьему отца Антония Барташевича, который после войны был епископом Женевским. Когда нас перевели в новое здание, наши классы были не в самом здании, а в квартале от него. Так как спален там не было, мне не было другого выхода, как пользоваться помойной ямой для избегания урока. Правда, я воспользовался этим только раз, так как решил, что лучше получить двойку, чем унижаться сидя целый час в помойке!

 

[Павел Стрелянов /К/]

Но это конечно сильно и отрицательно влияло на мои учебные успехи, и я получил переэкзаменовку по математике в конце четвёртого класса. После четвёртого класса также нужно было сдавать экзамены по «Малой Матуре», которая сдавалась в июне 1942 года.

 

«Малая Матура» была минимальным государственным образовательным требованием в Югославии. Желающие, после получения удостоверения «Малой Матуры», могли продолжать техническое образование в ремесленных школах. Также это удостоверение требовали во время поступления на работу. Те, кто хотел продолжать своё образование в высших учебных заведениях, должны были закончить восемь классов средней школы и сдать «Большую Матуру».

 

Чтобы защитить «Малую Матуру» мне нужно сначала было пройти переэкзаменовку по математике, а затем сразу сдавать экзамены по другим предметам, чтобы защитить «Малую Матуру».

 

Не желая оставаться на второй год в четвёртом классе, а также желание попасть в Первую Роту (в которой числился пятый класс) и, наконец, надеть чёрные шинели с белыми перчатками, я серьёзно взялся за учёбу. Стояла замечательная погода и я, за редким исключением, когда погода это не позволяла, занимался в парке перед корпусным зданием, одновременно восхищаясь природой. Очевидно такая обстановка положительно отозвалась на мою подготовку и я сдал на «отлично» математику, а также «Малую Матуру».

 

[Павел Стрелянов /К/]

Так как прошёл все экзамены первым, мне выдали специальную грамоту и денежный приз, что помогло провести лето более беспечно. Это усилило мою уверенность в себе, что наложило положительный отпечаток на всю мою жизнь и знание, что при желании, я могу добиться всего! С тех пор по учению я шел более или менее, наравне с лучшими учениками моего класса.

 

В первых классах корпуса я был один из самых маленьких по росту в нашем классе (кажется, я стоял четвёртым с левого фланга, в классе, где было около пятидесяти кадет). Как часто бывает в таких группах мальчишек, большие мальчишки всегда издеваются словесно и физически над малыми. Один из словесных издевательств надо мной, было моё прозвище «Танька», которое я уже не помню, как получил. В последующих классах я сильно вырос и уже стоял четвёртым-пятым с правого фланга, что также изменило отношение к лучшему тех, кто раньше дразнил и издевался надо мной.

 

Одним из самых назойливых в моём четвёртом классе был Юра Лукьянов. Как-то раз Юра довёл меня до бешенства и я сняв свою кадетскую бляху, ударил его по голове. Сильно полилась кровь, и мне пришлось отвести его в лазарет. Конечно, Юра не сказал, что в действительности случилось, а сказал, что он упал и ударился о кровать. После этого происшествия меня вдруг перестали дразнить, а с Юрой Лукьяновым мы даже стали дружить. Эта дружба продолжается и сейчас, и мы часто встречаемся, так как активно участвуем в Организации Русских Юных Разведчиков или ОРЮР, занимаясь организацией новых отрядов скаут-разведчиков в разных городах России. Изредка мне приходиться напоминать Юре об этом эпизоде, когда он начинает надо мной шутить, показывая на его шрам от удара бляхи, который до сих пор ещё ясно виден.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Я также дружил со старшими кадетами. Один из них был Георгий (Гога) Протопопов, который также жил в Панчеве. Он был на два класса старше меня и у меня сохранились в памяти два эпизода, связанные с ним.

 

Первый относится к лету 1942 года, когда Гога сдал на отлично «Малую Матуру» и я был приглашён на празднество к нему домой. Там я первый раз попробовал шампанское, которое мне очень понравилось. Сейчас мне это кажется очень странным, так как шампанское сейчас я не люблю, так как после него у меня болит голова. Возможно, что всё зависит от качества шампанского. Но насчёт этого я узнал только в восьмидесятых годах, во время моих деловых поездок в Англию и Францию. Во время полёта из Лондона в Париж на аэролинии AIR FRANCE, во время завтрака, мне предложила стюардесса бутылочку шампанского, на что я начально отказался, но после «лекции» о шампанском моего английского партнёра, я всё-таки бутылочку выпил. Оказывается, что натуральное шампанское (BRUT) не возбуждает головной боли, а только то, в которое добавляют сахар. И действительно, после завтрака с шампанским БРУТ, я себя отлично чувствовал, и мы провели все деловые встречи в Париже без проблем.

 

Второй эпизод связан с днём наших именин, праздник Св. Георгия или по русскому обычаю – Юрьев День, б мая. Вечером 5 мая Гога ставил таз с водой, куда он клал цветы ландыша, которые обыкновенно начинают цвести в этот период. Между прочим, из-за этого, в Сербии этот цветок называется «чурчевак», т.е. «цветок Георгия».

Утром на Юрьев День мы с Гогой встали рано, до подъёма, и помылись этой прохладной водой, после чего себя отлично чувствовали весь день. К сожалению, Гогина жизнь закончилась преждевременно. Он поступил в Русский Охранный Корпус и был убит в Сербии советским снарядом на наблюдательном пункте.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Я также дружил с Олегом Беляевым, который был года на три старше меня и обладал выдающимся музыкальным талантом. Он отлично играл на рояле, исполняя музыку Чайковского, Бетховена и других классиков. Также у него был хороший голос. Он знал много советских песен и разучивал их с нами. Такие песни как «Москва моя», «Землянка» и песни из фильма «Весёлые Ребята» стали постоянным репертуаром кадет, благодаря Олегу.

 

Он сильно был влюблён в Таню, которая жила в Белграде и увлекалась балетом. Они часто переписывались, и во время летних каникул я у Тани часто бывал и чувствовал себя в её обществе очень хорошо. Она для меня была старшей сестрой. Её отец был фотографом и мне ещё помнятся фотографии, которые она мне передала. На одной фотографии была приписка её рукой: «Проводы сына на фронт». На этой фотографии я был в кадетской форме с рюкзаком и направлялся на вокзал в поездку в Казачью Дивизию фон Паннвица, навестить моего деда, главного священника этой дивизии. Олег в то время уже был в Русском Охранном Корпусе.

 

После войны Олег и Таня поженились, и Олег стал священником. Я с Югославии их больше не видел, пока не встретил Олега на Кадетском Съезде в 1994 году в Пенсильвании. Оказывается, у них получилось серьёзное расхождение из-за любовных авантюр Тани, и они развелись. Так как в православной церкви развод священникам не разрешается, с него сняли сан священника. Сейчас Олег женат на американке русского происхождения и находятся в северо-восточной части штата Пенсильвании, где он управляет церковным хором в одной из русских церквей в этом районе. Таня стала монашкой и живёт при русском церковном приходе в Сан-Франциско.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Я продолжал играть в духовом оркестре, а также был дежурным горнистом, т.е. в дежурные дни играл утренний «подъём» и вечерний «отбой». Насколько я помню, мне удалось участвовать в концерте только раз. Это было во время рождественских каникул 1943-1944 года в концертном зале Русского Дома в Белграде, где мы исполняли Увертюру 1812 года Чайковского. Очень хорошо помню, что во время увертюры я потерялся в нотах, и решил играть по памяти, что очевидно прошло удачно, так как никаких комментарий после спектакля не было! Правда моя музыкальная роль была очень проста и выражалась в простом мотиве «ум-па-па».

 

 

 

Один из моих лучших друзей-одноклассников был Юра Рожнов, который жил в Белой Церкви, но не был «приходящим» и жил в корпусе. «Приходящие» кадеты, живущие в Белой Церкви, приходили только на занятия и кадетской формы не носили. С ним у нас началась дружба на довольно странных началах. Юра поступил в Кадетский Корпус только в феврале 1942 года, когда его мать с четырьмя детьми переехали из Митровицы в Белую Церковь. Отец его уже служил в Русском Охранном Корпусе.

 

 

 

Хотя в семье говорили по-русски, писать по-русски ему было трудно, и он делал много ошибок, особенно по старой орфографии, где нужно было знать «таблицу буквы ять» (между прочим, мы перешли на новую орфографию только в марте 1944 года). Он также не знал ругательных русских слов, почему «придиры большого роста» начали над ним постоянно подтрунивать, так как и во многих других группировках молодёжи, считалось «шиком» выражаться «матерным» языком. Так как я также принадлежал к группе, к которым они придирались, мы автоматически создали «общий фронт» защиты. С этого и началась наша дружба! Я хотя и знал «матерные» слова, но никогда ими не пользовался, так как мой отец был очень строг на эту тему и даже за такое слово как «сволочь» сильно наказывал.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Большинство наших воспитателей и преподавателей были офицерами Императорской и Добровольческой Армии. Воспитатель нашего класса за последние годы был полковник Филимонов, который поддерживал очень строгую дисциплину. Воспитатель старшего класса был полковник Ивановский, с которым мы опять встретились после войны, так как он был директором Русской Гимназии в лагере Парш, в австрийском городе Зальцбург, где я и закончил своё среднее образование в 1946 году.

 

 

 

Один из самых увлекательных преподавателей в корпусе был Семён Николаевич Боголюбов, который преподавал географию и природоведение. В России он жил в Уссурийском Крае и часто с восторгом рассказывал о нём. Возможно, что тяга к Сибири у меня и Вовы Кривского создалась под влиянием Семёна Николаевича!

 

 

 

Так как нашим воспитателям приходилось всё время говорить только по-русски, сербским языком большинство из них владели плохо. Мне до сих пор ещё помниться один юмористический случай с нашим заведующим хозяйством (к сожалению, не помню его фамилию). У нас при кухне кухарка-сербка развела цыплят. Очевидно, кто-то оставил калитку на улицу открытой, и цыплята выбежали на улицу. Это заметил наш заведующий хозяйством, прибежал на кухню и стал кричать кухарке: «ципеле побегли! ципеле побегли!». Надо объяснить, для тех, кто не знает сербского языка, что цыплята по-сербски «пилечи», а «ципеле» по-сербски означает «ботинки». То есть прозвучало, что на улицу убежали ботинки, а не цыплята!

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Во время каникул в корпусе нам выдавали документы на сербском и немецком языках, в

которых говорилось, что «кадет по фамилии.............. отлучается в отпуск на ………..срок».

 

Мне очень хотелось поехать к деду на лето в Казачью Дивизию фон Паннвица в Хорватию, которая в то время считалась независимой страной, и достать проездные документы было невозможно. Не помню, как мне пришла эта мысль, но я пошёл в местную немецкую комендатуру в Белой Церкви и, обратившись прямо к немецкому коменданту и показав кадетский документ, получил немецкий военный «URLAUBSCHEIN» и без всяких препятствий и бесплатно поехал в казачью дивизию. Это я делал два года подряд в 1943 и 1944 годах. Вспоминая об этом, до сих пор удивляюсь своей инициативой, которую я часто проявлял и продолжаю подобно проявлять и сейчас, а также наивностью немецких военных властей!

 

В конце лета 1944 года я вернулся из Казачьей Дивизии фон Паннвица раньше. После покушения на Гитлера все отпуска были отменены и мой «URLABSCHE1N» стал недействителен, и все военные с этим документом должны были вернуться в свои части. В штабе Казачьей Дивизии мне его заменили документом под заглавием «MARSCHBEFEHL», с направлением в Белую Церковь. Очевидно, из-за этого я и поехал в Белую Церковь, где в немецкой комендатуре я продолжил его до начала сентября 1944 года.

Эти немецкие военные документы позволяли мне не только ездить бесплатно в поездах Сербии и Хорватии, но получать немецкий военный паёк, ходить бесплатно в кино и посещать военную столовую «SOLDATENHEIM» в Панчеве, т.е. во времена, когда питание везде было скудное и недостаточное, я отлично питался за счёт немецкой армии.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Я провёл несколько дней в Белой Церкви в компании Юры Рожнова и других кадет и местных русских барышень. Ходили по ночам сторожить урожай в сторону Рудольф Парк у границы с Румынией. Меня особенно привлекала Муся Быкадорова, которая была сравнительно маленького роста интересная брюнетка. Я её несколько раз провожал домой после встреч нашей компании. Она жила на главной улице Белой Церкви, пару кварталов выше знаменитой кондитерской МОГОШ, которая являлась нашей кадетской целью посещения во время каждого выхода в город. В последний день пребывания в Белой Церкви, я с Мусей по-дружески нежно попрощался, предчувствуя, что мы больше не встретимся...

 

 

 

Уже в лагере Эгере в Судетах, я получил от Муси, через Шуру Писарева, очень нежное письмо, которое меня очень растрогало, и я её часто вспоминал в течение последующих лет, когда судьба «таскала» меня по разным материкам мира. Позже я узнал от Юры Рожнова, что Муся была ранена красными партизанами в поезде, когда возвращалась из Вршца. О дальнейшей судьбе Муси я больше не слыхал, но ещё надеюсь встретиться хоть для того, чтобы вспомнить те короткие вместе проведённые моменты и поделиться рассказами о своей жизни.

 

9 сентября 1944 года я выехал с первой маленькой группой кадет в Германию, и этим закончилась моя юношеская жизнь в Русском Кадетском Корпусе!

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Список кадет XXVI выпуска в 1944 году

 

Александров Владимир

Андрушкевич Игорь

Анненков Николай

Ауэ Олег

Волков Иван

Волкорез Виктор

Вороницын Сергей

Дончук Михаил

Дубельштейн Павел

Дубельштейн Пётр

Карасик Павел

Карасик Пётр

Кирей Владимир

Кравченко Александр

Кривский Владимир

Лишенко Илья

              Лукашевич Глеб

              Лукьянов Георгий

              Манернов Александр

              Меркулов Николай

              Мордвинкин Юрий

              Петрович В.

              Раевский Борис

              Разумов Константин

              Реймер Алексей

              Рожнов Георгий

              Савченко Николай

              Стеценко Василий

              Стороженко Борис

              Толстой Олег

              Чавчавадзе Игорь

 

[Павел Стрелянов /К/]

РУССКИЙ ОХРАННЫЙ КОРПУС В СЕРБИИ

 

22 июня 1941 Гитлер объявил войну Советскому Союзу и начал захватывать советскую территорию. Русская эмиграция на Балканах, где осели большинство участников Белой Армии, почувствовала, что долгожданное время возобновления борьбы против кровного врага – большевиков, наконец, наступило!

Не думаю, что можно выказать это чувство лучше следующим описанием этих событий Д.Вертеповым в памятнике о Русском Корпусе в Югославии:

«Русская военная эмиграция, осевшая на Балканах после оставления Родины в 1920 году, жила мечтой продолжения Белой Борьбы за освобождение России от красного ига. В то же время она свыклась с убеждением, что первое же внешнее столкновение СССР приведёт к уничтожению коммунистической власти.

<…>

Желание и сознание долга принять участие в этой борьбе умножалось. А когда в Сербии вспыхнуло коммунистическое восстание, жертвами которого, в первую очередь, оказались около 250 убитых русских эмигрантов – необходимость организации русской вооруженной силы, хотя бы для самозащиты, стала совершенно очевидной.

Поэтому, когда раздался призыв генерала Скородумова, русские патриоты, сначала из Сербии, а затем из Хорватии, Венгрии, Болгарии и других стран, широкой волной потекли на сборное место для поступления добровольцами в Русский Корпус.

 

Увы! В дальнейшем выяснились истинные намерения и цели национал-социализма и вождей Германии, но чины Русского Корпуса надеялись и верили в то, что сама жизнь заставит этих фанатиков изменить свою политику в отношении России, а пока что – удовлетворялись борьбой с мировым злом, хотя бы и на второстепенном фронте – с титовскими коммунистическими партизанами.

Надежды не оправдались. Русский Корпус вместе с Германией оказался в стане побеждённых, но благодаря ему тысячи русских эмигрантов получили возможность эвакуироваться из Югославии и спастись от цепких лап коммунистов.

40 офицеров и около 1000 унтер-офицеров и рядовых Русского Корпуса заплатили своими жизнями за мечту увидеть свою Родину освобождённой. Оставшиеся же в живых горды сознанием исполненного долга, когда они не прошли мимо первой же представившейся возможности – с оружием в руках продолжить борьбу, завещанную им Белыми Вождями».

 

Это описание психологического состояния русской эмиграции мне очень знакомо и близко. Во-первых, мой отец, бывший офицер Дроздовской дивизии во время Гражданской Войны, полностью разделял вышеуказанные чувства и полностью поддерживал эти идеи. Во-вторых, и в моём воспитании в молодёжной организации российских скаут-разведчиков, в которую я поступил в 1937 году, и в Русском Кадетском Корпусе, в который я поступил в 1938 году, красной нитью было проникнута идеей служению России.

Формирование Русского Охранного Корпуса в Югославии начался в середине сентября 1941 года после разглашения приказа генерала Скородумова, который гласил:

 

[Павел Стрелянов /К/]

«ПРИКАЗ ОТДЕЛЬНОМУ РУССКОМУ КОРПУСУ № 1.

 

Белград. 12 сентября 1941.

Сегодня, в день Св. Благоверного Князя Александра Невского, Покровителя многострадальной Земли Российской, исполнились заветные желания русских людей начать службу своей Родине в Русской Армии.

12 сего сентября мною получено распоряжение германского командования за № 1 с согласия сербских властей о призыве русской эмиграции в Сербии для формирования Отдельного Русского Корпуса.

Командиром Русского Корпуса назначен я.

 

Параграф № 1.

На основании вышеизложенного, объявляю набор всех военно-обязанных в возрасте от 18 до 55 лет. В первую очередь подлежат набору лица, проживающие в Белграде и его окрестностях. О дальнейших наборах будет указано дополнительно.

 

Параграф № 2.

Военно-обязанные, подлежащие призыву, обязаны явиться к 9 час. утра в Топчидерские гвардейские казармы:

18 сентября – пехота и кавалерия.

19 сентября – артиллерия и лица, не служившие в войсках (молодёжь от 18 лет).

20 сентября – казаки всех войск.

21 сентября – технические войска и авиация.

 

Параграф № 3.

Охраняя личные интересы каждого эмигранта, я разрешаю явиться, в первую очередь, всем желающим и свободным.

 

Параграф № 4.

Все, кто по какой либо причине не может прибыть на сборный пункт для зачисления в ряды Корпуса, обязаны зарегистрироваться в дни и в порядке, указанном в параграфе № 2, в Русском Доме (Сокольня), указав причины.

 

Параграф № 5.

Начальнику военно-санитарной части образовать пять врачебных комиссий для освидетельствования призываемых.

 

Параграф № 6.

Всем, пребывающим в гвардейские казармы, взять с собою, на первое время, две смены белья, постельные и умывальные принадлежности, нож, ложку и кружку.

 

Параграф № 7.

Все, поступившие в Корпус, будут удовлетворяться всеми видами довольствия по нормам германской армии.

 

Параграф №8.

Ставки для обеспечения семей будут объявлены дополнительно.

Призываю г.г. офицеров, унтер-офицеров, урядников, солдат и казаков к выполнению своего долга, ибо ныне открывается новая страница Русской истории. От нас зависит, что будет записано на этой странице. Если возродится Русская Армия, то возродится и Россия.

С Божией помощью, при общем единодушии и, выполнив наш долг в отношении приютившей нас страны, я приведу вас в Россию.

 

Командир Отдельного Русского Корпуса Генерал-майор Скородумов.

Начальник Штаба Ген. штаба генерал-майор Штейфон».

 

[Павел Стрелянов /К/]

Несмотря на двадцатилетний срок с окончания Гражданской Войны, эмиграция горела энтузиазмом служения России и желанием возобновить борьбу с красными.

 

Оказалось, что целые отряды Белой Армии сохранились в боевой готовности. Одной из таких групп оказался Дивизион Собственного Его Императорского Величества Конвой. Этот дивизион прибыл из Хорватии в Топчидерские казармы (бывшие гвардейские казармы югославянской армии) 29 октября 1941 года.

Красочно описывает Вертепов эти моменты. «Выстроившись на дворе казарм в своём новеньком гвардейском казачьем обмундировании, с тремя штандартами и трубачами на правом фланге, Дивизион представил собой сказочную картину из дорогого прошлого.

 

Проникновенно звучали слова приказа Кубанского Походного Атамана: «Прибывший гвардейский Дивизион совершил небывалый в истории народов подвиг, сохранив себя в течение 20 лет эмигрантского безвременья. Обостренное чувство долга, преданность и верность своим штандартам, как символу утерянной Родины, вписали в историю Русской Армии и Казачества бессмертную страницу...».

 

Прибытие казачьего Дивизиона ещё больше подняло настроение русской эмиграции, и поток добровольцев в Русский Охранный Корпус сильно увеличился. Командование разрешило Дивизиону сохранить свою форму и определило его в караульную службу 7-ой Гвардейской сотней первого полка, в составе 3-го батальона, командиром которого был назначен командир Дивизиона, полковник Рогожин. Не нуждавшаяся в обучении, сотня была отправлена 4 ноября в Панчево для приёма лошадей, а затем в Лозницу.