Из архива Кубанского Атамана генерала Науменко

[Павел Стрелянов /К/]

1942 год был очень тихий, без особых действий, все как-то замерло, видно, собирали силы, и лишь восточный фронт кипел в боях. Но, как всегда, тишина обманчива. Утренняя тревога, неожиданное появление немецких боевых частей на грузовиках. Грузят нас, и мчимся мы вдоль речушки вверх в горы, пересечь дорогу партизанскому отряду. Дорога вверх узкая, с одной стороны гора, а с другой крутой обрыв к речке. Наш грузовик движется последним, ревя мотором в гору.

Вдруг раздаются крики: «Стой! Стой! Вылезай! Да живо!» Взвод посыпался, как горох, из кузова. Наш грузовик шел последним. Немецкая ругань висит в воздухе, как густой туман: «Доннер веттер!» – слышно повсюду, и видны толпы немцев, бегущих в голову колонны. А мы в недоумении – что случилось?

А когда глянули как следует, то поняли: ведущий грузовик стоит над обрывом, сильно накренившись на бок, вот-вот сорвется в речку, и возле него копошатся несколько немцев.  Видно, шофер на узкой дороге приблизился к обрыву, а мокрая после дождей земля не выдержала и обвалилась. Хорошо, что грузовик не перевернулся, а съехал, как на салазках, в обрыв и там застыл, нависнув над речкой. В кабине сидел комендант нашей колонны, он поранил голову, ударившись обо что-то в момент аварии. Но он не пал духом, и вся наша колонна во главе с ним двинулась дальше в гору.

Километров десять спустя встречаем небольшое селение на дороге. Получаем приказ спешиться и обыскать село, ибо тут проходили партизаны, и, наверное, некоторые остались в селе. Было велено немцев не ждать и по окончании осмотра двигаться назад на свою стоянку. Немцы умчались дальше, а мы под руководством капитана Ряснянского «распылились» по разным сторонам поселка.

 

[Павел Стрелянов /К/]

В поход. Команда чинов РК в югославянской форме 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Мы с «Мишкой» Медведевым* переходим из хаты в хату, пока один из нас стоит наготове, следя за жителями, другой осматривает комнаты в поисках оружия и допрашивает хозяина о партизанах. И так хата за хатой. В одной из хат нас приняла одна старая бабка.

«Драги сыне», – говорила она мне, пока Медведев с восхищением заглядывался на висящий, как девичья коса, чеснок на стене, продукт желанный, но давно уже нами не виденный. Так вот, говорит мне бабка: «Драги сыне, я сам сама овде, мой син отишао у варош и я остала са упицима. Гледай, гледай, на пойди у башту и гледай све!» (Я сама с внуками, сын ушел в город, смотри, смотри все, и в огороде тоже.)

Смотрю я на бабку, а она глазами мне на двор указывает. Пошел, походил по грядкам – ничего, пусто. И вдруг между грядками, под лопухами, – сверток! Я к нему, разворачиваю, и смотрит на меня кобура, а в ней пистолет. Аж дух захватило, сердце радостно забилось, сунул его в карман шинели, а сам оглядываюсь, не видал ли кто. Проходя мимо бабки, погладил ее по руке, а она, улыбнувшись, сказала: «С богом, сыне!»

Я шел, как на крыльях летел, и отмахал дорогу назад, не чувствуя усталости. И никому не сказал ни слова о находке. А вечером, забившись с братом в уголок, показал ему свою находку. Оказался такой же «штайер», как мой, только в лучшем состоянии, да еще с десятком патронов в кобуре. Брат был в восхищении, что и ему пистолет достанется, и мы не заметили, как к нам подошел один из братьев Думбадзе с вопросом: «Что у вас там такое?». Хоть я и постарался скрыть свое сокровище, но его орлиное кавказское око не ошиблось: «У тебя пистолет?! Где достал?!» И как мы не крутили и не вертели с ответами, вскоре весь взвод знал, что Олег раздобыл пистолет.

---------------------------------------

* Медведев Юрий – р. 1913 г., в эмиграции в Югославии, из 4-го класса Крымского КК переведен в Первый русский КК, окончил его в 14 вып. В Русском Корпусе юнкер 1-й сотни 1-го батальона 1-го полка, Военно-училищные курсы 1942, подпоручик, в янв.–мае 1945 на курсах 1-й офицерской школы РОА. После 1945 в Аргентине, ум. в Лос-Анджелесе (США) в 1997 г. – П.С.-К.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Посещение ген. Штейфоном в день полкового праздника 3-го полка. Смотр конного взвода и штабной команды. Ротмистр Г.И.Думбадзе-ст. на коне. Коса Митровица, 22 мая 1943 года.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Ну, думаю я про себя, типун тебе на язык, новость доберется до начальства, и начнутся опросы и допросы, что, как и почему не сообщил. Так оно и было, но с другого конца.

Командир взвода поздравил с находкой и все, зато корнет Борисов прилип ко мне, возмущаясь, как это так я ему не сообщил о находке, и как это возможно, чтобы я имел два пистолета, а командир отделения со штыком на боку ходил. И почему я не сообщил, еще будучи в селе, чтобы обыскали хату получше, и вообще, возможно, сын старушки − партизан. А я не доложил. И корнет потребовал сдать пистолет ему.

Друзья возмущены, но мы солдаты, а он, как-никак, начальство. «Отдай ему! − шепчет брат, − съест он тебя живьем, если не дашь, и пакостить будет».

За свой «штайер» я не боялся, он уже был официально записан как моя собственность в моей солдатской книжке. Продумал я все это и отдал ему пистолет, и через пять минут он чванно ходил с ним на боку.

Спустя пару дней он подошел ко мне: «Юнкер Плескачев, прошу почистить мне пистолет, и смажьте хорошо. Я еще не знаю, как его разбирать».

Беру я пукалку к себе, разбираю, и сразу понимаю, что ствол моего пистолета с изношенными нарезками хуже, чем у найденного. И тут я отомстил, месть сладка, переменил я стволы, ему ношеные, а себе хороший. Он так и не понял. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Номера винтовки и штыка, записанные на обороте фотографии юнкером Н.Н.Протопоповым-мл.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник Иордан, командир нашего батальона, переводится на более ответственный пост, и его заменяет генерал Зинкевич, о котором мы мало знаем, а Алексей Иордан «Клык», сын полковника Иордана, сожалеет об уходе отца. Юнкер Иордан был в четвертом взводе. Собрали роту с участков для представления новому командиру. Обошел он нас, поздоровался, прошли перед ним парадным маршем и, отобедав с ним по случаю нашего ротного праздника, разошлись по своим стоянкам.

Учеба идет дальше, близятся экзамены на переход в старший класс, которые неделю спустя к обоюдной радости все сдали без запинки, несмотря на строгость оных. В старшем классе меняются также предметы изучения и вновь идут уроки, то четвертый к нам, то мы к ним, и между службой и занятиями проходят дни. Распылили роту по стоянкам, и кончилось ротное питание с нашей кухни. И наши дедушки питали только штаб роты и взвод, стоявший в Любовии. А нам присылали продукты, варите, мол, сами как знаете. И привоз к нам продуктов не блистал точностью и часто запаздывал этак на недельку, и никого не интересовало, что

Грусть в желудке затая,
Распеваем соловья.
Соловей, соловей, пташечка,
Канареечка жалобно поет.

Наш ротный эконом, поручик Неверовский*, выбивался из сил, доставая продукты, чтобы кормить роту, по тем временам почти что полного состава. Патронов для винтовок и пулемётов хоть завались, а вот чтоб пожрать, набить утробу – дело было дрянь. Хотя мы и любили и уважали Неверовского, но всё ж частенько напевали песенку:

Поручик Неверовский,

Наш славный эконом,

Ругался с нами часто,

Но всё ж кормил дерьмом.

Но он не обижался на нас, был он чудный друг, рубаха-парень. А мы, голодные как звери, часто бродили по сёлам и меняли разное наше добро и бельё на продукты для общего котла. Да, было времечко!

------------------------------------------

*Неверовский Евгений Евгеньевич – р. 1915 г., в эмиграции в Югославии, кадет Крымского КК, окончил Первый русский КК 1934. В Русском Корпусе в 1-й юнкерской сотне 1-го полка, подпоручик. Инженер-химик, умер в Сан-Паулу (Бразилия) в 1985 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Штаб бригады с юнкерами 3-й сотни-«индейцами» 1-го полка. В центре командир бригады генерал Д.П.Драценко, слева полковник Б.М.Иордан, со знаком Пажеского корпуса 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Приходилось бродить по селам, покупая продукты. Очень редко возникала воз­можность приобрести мясо, так что часто довольствовались рыбной ловлей, тут же в Дрине. Корнет Раевский оказался на редкость искусным кулинаром, но не по чину корнету, командиру, записываться в по­вара, с голодухи пару раз можно, но и хватит. Вопрос был поставлен ребром на общем совете, и мудро решили быть поварами по очереди. Так что бывало, что длиннющий корнет Борисов, склонившись гоголем над котлом, мудрил нам обед. Ужинов не было, так что каждый питался своими запасами. Часто ужинали водичкой, те, кто получал сухие продукты, старался их засунуть в рот, не думая о завтрашнем дне. Но зато мы были тощи, но крепки и выно­сливы. Загорели как цыгане.

Тайком от начальства, отойдя на полкило­метра и больше вверх по Дрине, бросали ручную гранату и ловили всплывшую рыбу, ныряли на дно, поднимая крупную рыбу, у которой от взрыва лопался воздушный пузырь. Около поста стояли с мешками нагие юнкера по пояс в воде и собирали уплывшую вниз по течению рыбу. И мы отменно наедались ухой. Узнав об этом, начальство строжайше запретило такую добычу, удить – уди, но и только. По вечерам после уроков кто как забавлялся, кто в шахматы, а кто писал письма родителям. Некоторые, гоняясь друг за другом, боролись, и чаще всего предметом нападения был Слоник Мока, Ростислав Сакович. Вдвоем или втроем наваливались на него, чтобы побороть, и чаще всего нападавшие летели на землю и вставали, потирая ушибленные места.

Но кто больше всех увлекался беготней и борьбой, так это наш ротный пес по кличке Ванька. В Топчидерские казармы принесли его щенком, и с тех пор где была рота, там был и он. Он не любил никого, и единственным человеком в роте, которого он уважал, был корнет Раевский, так что когда нас услали в Мичичи, он увязался с нами. В игре он участвовал, гоняясь за нами с лаем, и часто крутился волчком, стараясь достать зубами кусавшую его блоху. По ночам не спал в помещении, а лежал у ног часо­вого и, учуяв что-то неладное или шаги человека вдалеке, не лаял, а тихо рычал, предупреждая часового. Золото, а не собака. Говорили, что он погиб в обороне Бусовачи.

 

[Павел Стрелянов /К/]

И моя очередь пришла быть кулинарных дел мастером с моим помощником Ростиславом Саковичем. С ним накануне мы собирали вдоль дороги щавель и крапиву, говоря любопытным, что будем делать «Весенний суп». И на следующий день старались два повара утолить голод целого взвода. Конечно, надеялись, что похвалят и оценят наши старания.

Но взвод не оценил наших усилий. Пошли стеной проучить нас за сделанную «бурду», как говорили они, незнайки. Напасть на Слоника Моку не решились, увидев его стоя­щим в боевой позе со сжатыми кулаками, а Олега Плескачева спасли его очень резвые ноги. Догнать не могли. Но к чему было возмущаться, все равно все съели и в наказание нам ничего не оставили.

Появление партизанских банд заставило немцев шевелиться, и мы сов­местно с ними двинулись, как нам сказали, на высоту 750. Погода была хорошая, и мы шли без шинелей, как в походе на Грачаницу в дождливые дни. Немцы шли со стороны Любовии к высоте 750, а мы с Мичичей, так что получалось, что зажимаем с двух сторон. Шли долго, дороги почти не было, тропинки вились все выше и выше. Густые кустарники вперемежку с лесом затрудняли дорогу, и, взобравшись наконец, увидели только пришедших рань­ше нас немцев, копавшихся в остатках бивака со следами нескольких костров, и больше никого. От партизан ни слуху ни духу. Посидев с часик и отдохнув, покатились шариком домой. Разведка у партизан работала на ять. Да и сочувствующие крестьяне помогали. А мы только разведками пользовались, и с малым успехом.

Уроки идут дальше, продолжаются и наши прогулки друг к другу. Не знаю, как пел наш взвод, но четвертый славился своим пением. Часто по утрам лихие песни еще издали извещали нас об их приходе. Незабываемые штрихи жизни. И песни наши славные, и славный наш русский народ.

 

[Павел Стрелянов /К/]

В горах, в борьбе с красными партизанами

 

[Павел Стрелянов /К/]

В мае наша 1-я рота была брошена спешно в Любовию, что на Дрине. Там шли бои четников с хорватскими усташами (усташи – хорватские национал-монархисты католического вероисповедания, члены профашистской партии полковника Анте Павелича). Хорваты жестоко преследовали сербов, убивая и топя их в Дрине. Нашему возмущению не было конца. Приходилось защищать сербов, отбивать пулемётным огнём атаки усташей и перево­зить семейства сербов на лодках на нашу сторону. Были меж нами и любители поохотиться на усташей. Рота была разбросана вдоль по реке Дрине, неся охрану.

Потихоньку лето проходило, уж август на носу сидел, по селам фруктов хоть завались, и это была большая прибавка к нашему скудному столу. Идут слухи, и вновь телефон солдатский работает, что нас будут двигать, но куда – не знаем. Через пару дней взводный назначает Тольку Рибаса и меня в патруль по селам и в то же время закупить продовольствия на взвод. И снабдив деньгами, отправил нас, наказав не запаздывать.

Дело шло довольно просто, Толя выступал как спец по продуктам, а я − как кассир. Телега и пара коней к нашим услугам, и мы, распрощавшись, укатили в неизвестность.

Первый день у нас прошел и так и сяк, и к ночи, расположившись на опушке леса, распрягли коней, свели их к ручью и, напоив, повесили им на шеи торбы с овсом, а сами, боясь развести костер, чтобы не привлечь внимания, закусили и завалились спать в телеге. Глубокой ночью далекая стрельба заставила нас приподнять головы, и только.

Раненько утром, ежась от холода, запрягли мы наших коньков-горбунков и двинулись дальше. День быстро прошел в закупках, платили деньгами, а бывало, что крестьянин, узнав, что мы русские, отказывался брать деньги, говоря: «То е поклон от нас брачам русам» (это подарок от нас братьям русским). Это было понятно: весь край замирили казаки, и крестьянин жил привольно под их опекой. Под вечер хорошо груженая подвода дала нам знать: погуляли и хватит, пора домой. Но на ночь не решились ехать, боясь заблудиться, да и опасно это было, по дорогам всяк гуляет. Тольку знобило, чувствовал себя плохо, и мы решили заночевать в селе.

Выбрав хату, мы попросили приютить нас на ночь и были любезно приняты. В хате нас встретил глубокий старик, но крепкий на вид и, как видно, глава дома. «Добре дошли, − говорил он нам, − не брините ту су само свои» (не волнуйтесь, тут только свои), − и велел двум молодым мужчинам распрячь и накормить коней, а нас проводил в большую комнату с очагом и, усадив, начал расспрашивать, кто мы и откуда. Тем временем молодая девушка вынесла нам ракии и черного кофе. Я вышел проверить, все ли в порядке, не доверяя услугам молодых людей. Но все было в порядке, и кони напоены и с торбами овса, и телега загнана под навес.

Ужинал с хозяевами только я, Тольку трясло в лихорадке. Хозяин, видя это, сказал что-то девуш­ке, и она через полчаса принесла какое-то снадобье, дали Толе выпить и уложили на нары. Я остался с хозяином около очага, который, рассыпая иногда искры, освещал нас.

 

[Павел Стрелянов /К/]

А дед увлекся, вспоминая свою молодость, прошедшие войны, когда он с братьями «русами» воевал с австрийцами, а Олег слушая, клевал носом и тужился не спать, чтобы не обидеть хозяина. Тот рассказывал, что сын его убит на войне с немцами, и он ведет хозяйство со своими внуками. Видя, что засыпаю, хозяин проводил меня к Толе на нары, где я заснул мгновенно. Вставая ночью на проверку, я видел молодых людей, внуков деда, сторожащими с дубинками в руках.

Утром Толя как ни в чем не бывало, в прекрасном настро­ении и здравии, хвалил снадобье и чуткость деда. Когда прощались, я спросил деда, зачем он заставил внуков сторожить, а он, обнимая меня, сказал: «На сваки случай, с Богом, момци!» (На всякий случай, с Богом, молодчики). Застоявшиеся кони взяли сразу рысью, а я, оглянувшись, увидел девушку, машущую нам на прощанье, но, думаю, больше Толе, она же ухаживала за ним болящим. Смазливый был парень.

Расспрашивая о дороге в Заячу, докатили до нее к полудню и попали сразу с корабля на бал. Сдав восхищенному эконому полную подводу и, спровадив коней на конюшню, заявились с рапортом к Ряснянскому.

Идя к нему, видели взбудораженных друзей, о чем-то толкующих, и, пришпорив себя, поспешили дать отчет о нашей поездке. Сам капитан Ряснянский, выслушав нас и проведя счет деньгам, сообщил нам, что идет большая перемена в полку, о которой мы сами узнаем, и добавил: «Потрудитесь пригото­виться, через два часа выступаем», даже не поблагодарив за наши старания. Пощелкав каблуками, мы удалились. Слухами земля полнится, а в роте кавардак, говорят на все лады и на разные темы. Голова пухнет.

Приказ по роте: двигаться на Лозницу, повзводно, на следующий день. Выбрасываем ненужное барахло, скопившееся за эти месяцы, вяжем ранцы, готовим амуницию, проверяем наши велосипеды. К ночи все приготовлено, подогнано, и сидят солдатушки-юнкера у костров, покуривая после ужина, и бренчит гитара Медведева*, и чудный его голос воспевает нам в тиши ночной былые романсы и о жизни былой. Эх! Где ты, Миша? Где ты?

------------------------------------------------------------

*Медведев Юрий – р. 1913 г., в эмиграции в Югославии, из 4-го класса Крымского КК переведен в Первый русский КК, окончил его в 14 вып. В Русском Корпусе юнкер 1-й сотни 1-го батальона 1-го полка, Военно-училищные курсы 1942, подпоручик, в янв.–мае 1945 на курсах 1-й офицерской школы РОА. После 1945 в в Аргентине, ум. в Лос-Анджелесе, США в 1997 г. – П.С.-К.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

1-я Юнкерская рота 1-го полка. Формирование роты, многие еще одеты в штатском. Сентябрь, 1941 г.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Двинулась наша рота, сверкая велосипедами на солнышке, сдав пришедшему отряду казаков Заячу и все ее добро, и посты унылые в придачу.

А наш взвод уже катит цепочкой по двое по пыльной дороге, держа путь на Зворник. Дорога идет по берегу Дрины, свежо, иногда попадаем в полосу утреннего тумана, и мелькают в нем, как тени, фигуры друзей. А позже печет нас солнышко, пот глаза заливает, и нудно гудит цепь велосипедная.

К обеду мы у Зворника, мечети, как стрелы, выпущенные в небо, железный горбатый мост через реку мимо проносится, и снова дорога вдоль реки, и вода ярко отсвечивает. И через час Лозница при­нимает нас в свои объятия. Камнем мощенные улицы сотрясают велосипеды, и мы сотрясаемся как в лихорадке, ход медленнее, народ по улицам гла­зеет, и мы, как дикари, отвыкшие от всего городского, ехали озираясь.

Приехали, мы снова в «гнезде» нашего полка, мы дома! А пребывание на Дрине было похоже на летние каникулы с немногими тревожными событиями, ненавистью к хорватам и светлыми воспоминаниями о походах и братской спайке друзей.

В Лознице стали на те же квартиры, и был приказ никуда не выходить.

На следующий день батальон в сборе, читается приказ по Корпусу о том, что переводятся все казаки из других полков в первый полк, и первый будет исключительно казачьим, и что все казаки, состоящие в нашем бывшем юнкерском, могут переходить по желанию в первый полк. Оставшиеся будут разбросаны по остальным полкам.

И начали редеть наши роты. Сыны казаков из нашей роты, второй и третьей, собрав свои вещи, «манатки», как их называли, переходили в другое здание, где их разбирали по батальонам и, наверное, дальше по сотням. Не все ушли, друг по роте Михаил Свистунов*, насколько мне помнится, терский казак, остался с нами в роте, по дружбе или по желанию, не знаю, осталось несколько человек. Неопределенные слухи, бродившие ранее, подтвердились и прояснились. Через пару дней первую и вторую роту переводят во второй полк, и в октябре мы готовимся к отъезду, как говорили, в город Неготин.

------------------------------------------------------------

*Свистунов Михаил Георгиевич – р. в 1922 г. в Белграде, казак ст. Мекенской ТКВ. В эмиграции в Югославии. В Русском Корпусе с 29 мар. 1942, 1-я Русско-сербская гимназия (экстерн), в конном взводе 5-го полка, хорунжий. Летом 1945 в лагере Кляйн-Сант-Вайт, Австрия, с 1947 в Венесуэле, топограф, с 1986 председатель отдела СЧРК в Венесуэле. Ум. в Каракасе после 2007 г. – П.С.-К.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Лозница − Заяча

Кавалеристом я рожден

И раньше, чем в купели,

В солдатском кивере крещен

И принят на шинели...

(О Кульневе)

«Военная быль»

 

Хорошо нас принял родной полк: уже приготовлена к нашему прибытию не то школа, не то просто вместительный дом, который, проглотив роту, напол­нился шумом и гамом. Четвертый взвод был уже там, поскольку они вышли первыми. Шутки, смех, объятия, как будто сто лет не виделись, а ведь на днях, на уроках рядом сидели. Уставшие, запыленные, прибыли остальные взводы с командиром Гордеевым-Зарецким во главе. Им труднее пришлось, дальше от Лозницы стояли, хорошо, что не пешком, а на велосипедах. Пешком − двое суток, на велосипедах − считаные часы, выгодно!

В некоторых комнатах были кровати, в других во всю длину стен нары сделаны, широко и свободно. Расположились. Коман­дир полка, генерал Зборовский, дал нам сутки отдыха на устройство. Разрешено выходить в город, караульную службу не несли, и только дежурный офицер с унтер-офицером и с дежурным отделением пеклись о мире и порядке в ротной семье. А остальные – гуляй, как птицы в небе. Ресторанчики принимали жаждущих яств юнкеров, и иногда вино лилось рекой.

Но сутки прошли, и сто юношей прекрасных сидели за столами в общем зале и выслушивали очередной урок наших профессоров, приехавших в Лозницу раньше нас. По приказанию комполка усиленно продолжали учение, чтобы закончить спешно офицерские курсы. Службу по гарнизону не несли и только в случае необходимости шли на дело. Но не только мы, первая была там, весь батальон юнкеров был собран в кулак для окончания курсов.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Генерал Зборовский с чинами полка, все в югославянской форме

 

[Павел Стрелянов /К/]

Забыл сказать, что во время пребывания на Дрине был сделан клич: кто хочет идти окончить гимназию, остаются в списках рот, а сдав окончательные экзамены, возвращаются в часть. Тогда наши ряды поредели. Это было вызвано тем, что затишье по борьбе с партизанами в этом году давало такую возможность.

Но обучение шло не только в классах, но и на учебном поле также. Маршировка, строй, ружейные приемы чередовались с гимнастикой и спортом, футболом и легкой атлетикой. Мы были легки, как серны, и поворотливы, как белки, и часто генерал Зинкевич, глядя на нас с одобрением, говорил: «Добрые у нас молодцы, добрый командный состав будет. Дать им опыт войны, боевыми станут, а опыт придет вскоре!»

Так рассказывал нам Петя Гаттенбергер, присутствовавший при разговоре генерала с полковником Гордеевым-Зарецким.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Очень любил генерал Зинкевич присутствовать на наших пехотных эволюциях, и как-то раз, идя на поле, пели мы песню: «Русь зовет, придем, родная, лишь немного подожди. Скоро, скоро засияет свет спасенья впереди» (А. Вяткин). В тот день генерал Зинкевич верхом на лошади ехал рядом с нашим строем, и видно, песня ему очень понравилась.

Он подъехал к нам и поблагодарил за хорошо спетую песню и предложил нам следующее: «Юнкера! Я буду вам говорить: «Русь зовет!» А вы мне отвеча­йте: «Придем, родная!» Повернувшись по команде, шли мы крепким шагом, и генерал Зинкевич, ехавший рядом, кричал нам: «Русь зовет!» − на что ему в ответ рявкали: «Придем, родная!». И так несколько раз.

Остановив роту, он подъехал к нам, поблагодарил нас и на прощание крикнул: «Русь зовет!», и мы в ответ ему рванули: «Придем, родная!», и в мгновенно наступившей тишине раздался голос Эльмурзы Мистулова: «Лишь немножко погоди!».

Тишина. Генерал Зинкевич окаменело смотрит на ряды, и вдруг, как искра, смех пошел по рядам. Генерал Зинкевич, видно, хотел что-то сказать, но, махнув рукой, резко развернул коня и ускакал. С тех пор, присутствуя на наших эволюциях, он ни разу не повторил нам возглас «Русь зовет», как обрезало.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Зинкевич Михаил Михайлович – р. 1883 г., сын генерала, Киевский КК 1899, КАУ 1902, АГШ 1910. В Великой войне полковник, начальник штаба Сибирской казачьей бригады, орден Св. Георгия 4 ст. (13.05.1918). В Добровольческой армии и ВСЮР, летом–осенью 1918 помощник командира Партизанского полка, 1920 помощник начальника Алексеевской дивизии, в Русской Армии, 1920 начальник Корниловского ВУ, генерал-майор, галлиполиец. 1922 выслан из Болгарии, командир Алексеевского полка в Болгарии 1925-1930, в 1931 возглавлял группу 1-го армейский корпуса и Алексеевского полка в Болгарии (Перник), 1935 в Софии. В Русском Корпусе с 29 апр. 1942 командир 1-го батальона 1-го полка (майор), 1944 командир 2-го батальона 2-го полка, с 26 окт. 1944 командир 3-го батальона Сводного, с 15 дек. – 5-го полка, умер от ран у Бусовачи 23 фев. 1945 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Уроки идут дальше, после поля, вернувшись, зубрим все о танках, какие бывают моторы, какова их сила, и, если нет горючего, может ли керосин заменить его. Но всему бывает конец, и начинаются экзамены, и когда наступает моя очередь отвечать на вопросы, чувствую, как сердце звонко бьется в груди, и потеют ладони, и росой покрывается лоб. Но все прошло, экзамены кончились, и предстоит производство нас в офицеры (Производство в офицеры 12 сентября 1942 года).

Приходит день, парад, и звонко на поле звучит голос генерала Зборовского: «Поздравляю вас, господа офицеры!!» Ревем ему радостно в ответ и, под звуки бравурного марша, печатая церемониальный шаг, проходим перед ним с винтовками подвысь. Ярко светит солнце, сверкают серебром штыки, и все так радостно и хорошо. Обед, заздравные речи, звенят бокалы, а потом сутки отдыха. Гуляй, молодежь!

С окончанием курсов мы были произведены в поручики и корнеты. В ноябре 1-я и 2-я роты были спешно переброше­ны в Неготин.

Не то дождь, не то снег развозят землю по дорогам в жижу, по которой уныло, обескураженные уходом из родного полка, бредут наши поредевшие роты. Не слышно шуток, нет смеха, и шагаем, меся грязь, в направлении Шабаца, который год тому назад принимал нас. Простояли в нем сутки в ожидании очереди на паром (так как мост был взорван), чтобы переплыть Саву и на другой стороне уже сесть в поезд на Неготин. Вот немцы закончили свои дела на реке, перевозя свои части пехоты и артиллерии, и наступил наш черед.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Паром маленький, река Сава в том месте широкая, и ждешь, и ждешь, пока паром отвезет и вернется назад. По чьей вине – неизвестно, но начали грузиться вне очереди, случился затор, но взвод 2-й роты резко восстановил порядок, и возницы, утирая лица после зуботычин, пришли в себя, осознав наконец, что порядок всегда и везде нужен. Болезненный урок! Слава Богу, что от своих, от чужих бывает хуже. Переехали мы Саву, и на другой стороне нас уже ожидал состав из пассажирских вагонов, но без паровоза. Но нам и это на радость, спастись от дождя и холода.

Поздно вечером прибыл паровоз, и пару часов спустя мы дремали под стук колес. Вдруг резкий удар, сногсшибательный толчок, и мы налетаем друг на друга и копошимся в общей куче. Крики, стоны, вопли ушибленных. Столкновение. Офицеры, сидевшие в другом вагоне, бегут по составу, проверяя, что с нами, и мы, выбираясь из «кучи малой», проверяем самих себя. Все закончилось более-менее счастливо, было лишь несколько легкораненых, которых осмотрели и перевязали наши ротные санитары и батальонный врач, приговаривая: «Не тужи, до свадьбы все заживет». По чьей вине произошло столкновение − неизвестно, но говорили, что был саботаж. Все прошло неожиданно хорошо: ночь, темнота, навалившиеся друг на друга вагоны, все это говорило не в нашу пользу, но вопреки всему мы отделались дешево.

Пару часов спустя подали новый состав, и мы, пройдя полкилометра сели в него и к полудню были в Неготине.

Там обе роты слились в одну. Охранная служба, редкие разведки. Поездки в Прахово, что на Дунае, охрана пристани и слежка за румынской стороной на противоположном берегу. Тяжёлый год, а зима не зима, а сплошная слякоть.

Встретили 1943 год там же.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Первый день Рождества. Неготин, 7 янв. 1943 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Зайчар и Неготин − это «Тимочки край» (по реке Тимок), и весь этот край славился своими фруктами, виноградом, прекраснейшим вином и очаровательными женщинами. По вечерам мы выходили на Корзо (главная площадь города, место вечерних прогулок), и прямо глаза разбегались при виде них, одна краше другой. В такой городок попала часть Русского Корпуса.

Расположили нас в прекрасном здании бывшей гимназии, с обширными классами, с высокими потолками и огромными окнами, выходившими на главную площадь. Каждому отделению − по комнате, небывалый «люкс», роскошь прямо, от которой отвыкли. Все это было унаследовано от немецкой части, стоявшей здесь до нас. Кровати с матрасами, одеялами, о роскошь! Подушки! Не верит­ся. Караулка внизу на первом этаже, с печкой и кроватями, ну просто хочется себя ущипнуть, не сон ли это!

Через сутки стоим в строю, и полковник Гордеев-Зарецкий прощается с нами, уходя по назначению, кажется, в третий полк, и с ним уезжает вся наша плеяда младших коман­диров: Петя Гаттенбергер, Пустовойтенко А.А., Марков С., Борисов Н., Гранитов В.В. с братом, корнет де Боде с сыном Константином, а пол­ковник Котляр с князем Максутовым были переведены раньше. Уходил также капитан Ряснянский.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник М.Т.Гордеев-Зарецкий. Столица, 1941 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Ввиду того, что во второй роте с командным составом происходило то же самое, по приказу слились наши обе роты в одну, с новым командиром, полковником Христофоровым Евгением Ильичом, и нас теперь стали величать 7-й юнкерской ротой второго полка, командиром которого являлся полковник Мержанов Борис Анатольевич. Штаб полка располагался на медном руднике Бор (это был самый большой рудник меди в Европе, поверхностный, без шахт, как колоссальная яма. Являлся стратегическим пунктом для немцев, противовоздушная оборона была слабой).

Нас удивило, что мы опять юнкера, но нам объяснили, что среди нас есть вновь влившиеся, которые не прошли офицерские курсы. Что мы свои дипломы получили, и не надо рыпаться. Так и было.

Ноябрь месяц, холодно, снега не видно, ибо он тает, и всюду непролазная грязь, которая липнет на сапоги и создает нам лишнюю работу. В казармах обувь должна быть чистой, если в грязной обуви попадешься на глаза дежурному офицеру, то сразу наряд получишь вне очереди. Служба пока не тяжела, четыре поста, у главного входа и по одному с каждой стороны здания, патрули в три человека по городу, унтер-офицер и двое рядовых. Сносно.

Общая служба знакомит нас с членами бывшей 2-й роты, для нас они дедушки, но, конечно, только между нами. К ним обращались по фамилии с приставкой «господин», что их взрывало. «Брось ты мне господинничать, звать меня Михаил, запомнил? Да? Так вот в будущем зови меня так, Михаил. Запомнил?» И так установились у нас с ними отношения как между старшими и младшими братьями. Запомнились мне Дончук Александр, Елагин Алексей, Ергин Олег, Завадский Павел, Зарецкий Николай, Невзоров Михаил, Зеленский Николай и брат его Михаил. Некоторые из них относились к нам хорошо, по-дружески, другие свысока, что нас не беспокоило, ибо мы вращались в нашей компании 1-й роты. Тезка Олег Ергин любезности ради поинтересовался, как мой «штайер», нося на поясе мой бывший пистолет, который оказался не таким маленьким, как мне тогда казалось. Часто молодежь мудрит себе на голову. В руках имел сокола, за пичужкой потя­нулся. 

 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник Б.А.Мержанов перед строем 2-го полка 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Ноябрь проскочил незаметно в жизни нашей дружеской и братской обстановки. Кто создал на втором этаже кантину, не могу сказать. Кто-то из второй роты заведовал ею, а кому шла выручка, не ведаю. Там можно было достать все, что нужно молодому солдату: спички, папиросы, сладости, колбаса, хлеб, вино, сливовица и т.д. Открывалась она в пять часов вечера и работала до десяти, и было там всегда полным-полно людей, шум и гам. Кто-то зарабатывал.

Неготин славился своими хорошими ресторанами, но нас всегда интересовали чевапчичи и вино, и много-много луку к чевапчичам. Но все хорошее всегда быстро кончается.

В конце ноября немцы нам дали еще несколько пунктов охранения, жизнь стала сложнее: частые наряды, патрули, удвоенные ночные караулы не оставляли много свободного времени. Написать письма домой, пошутить, посмеяться с друзьями − и служба, служба без конца.

Новый пункт охраны: ездить в Прахово, там нести наблюдение и охранять пристань на Дунае. Следить за противо­положным берегом, который уже являлся Румынией, река Дунай служила границей. Стояли там по трое суток, после чего приезжала смена.

Скучно было в Прахово. С Дуная шел сильный ветер, охлаждая всех и вся. Сыро, не то дождь, не то снег, к пристани редко подходили баржи, а иногда с маленького моторного катера, приставшего на пару минут, высаживался взвод немцев или выгружали пару больших ящиков, и катер с шумом удалялся прочь.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Днем несли караул поодиночке, по два часа каждый, зато ночью дежурила пара часовых, и из-за холода каждая смена стояла только час. После сидишь час как дежурный и только затем можешь поспать час – и снова на пост. Состав посланных в Прахово всегда менялся, что давало возможность сблизиться с другими лицами нашей роты, особенно из бывшей второй. Они были мало знакомы нам, и интересно было, когда одного или двух назначали вместе с нами. Мы слушали их рассказы о жизни в кадетских корпусах, о России – некоторые из них родились там и приехали с родителями в возрасте пяти-шести лет в Сербию. Много интересных рассказов было, и часто они сокращали нам долгие часы праховской службы.

Вернулся дружок Ордовский Игорь из отпуска, побывал где-то около Ланчева или Белой Церкви и прибыл к нам просто сияющий, видно, хорошо время провел. Но что-то странное с ним произошло, обыкновенно из отпуска возвращаются и рассказывают, что и как, а он – молчок, таинственный такой. Поначалу расспрашивали его, но видя его нежелание отвечать, расспросы прекратили. Вел себя странно, что-то прятал то под матрас, то под подушку и часами сидел на кровати, ведя себя как квочка на яйцах, все время начеку. Но служба есть служба, и когда назначают на пост, не отвертишься, так и с ним, назначили, и исчез наш Игорек на 24 часа охра­нять нас, беззаботных.

Тут любопытство, не большой порок, овладело мною, и я, обуреваемый жаждой знания, начал на правах друга шарить как тать по кровати. Нашел!! В моих руках был неподражаемый в своих линиях, чудесный наш русский револьвер, семизарядный наган. Сердце и душу мою охватило восхищение, и, держа его в руках, я любовался им. Друзья, заметив, что я стою как истукан, подошли, и уже без спросу переходил он из рук в руки под одобрительные восклицания. Спрятал его туда же, где он был, и пошел с повинной к Игорьку, прося караульного начальника повидаться с ним. К счастью, Игорь принял мою повинную и сказал, что он рад тому, что все знают о нагане, и теперь не нужно пря­тать его. Простил он меня, а я с тех пор дал себе зарок – не шарить больше по чужим вещам.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Ордовский-Танаевский Игорь Константинович – р. 1916 г. в Гельсингфорсе, из дворян, сын капитана 2-го ранга. В эмиграции в Югославии, 1-я Русско-сербская гимназия (4 кл., экз.) 1932. В Русском Корпусе юнкер 1-й сотни 1-го полка, Военно-училищные курсы 1942, подпоручик. С 1947 в Венесуэле топограф, землеустроитель, с 1969 в США, рабочий, ум. в Лос-Анджелесе 1996 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Сблизились очень с Георгием Стольниковым*. Он попал к нам в роту незадолго до нашего ухода из Столицы. Тогда он был в другом взводе, и, познакомившись, отделывались приветствиями при встрече. И как-то раз, проводив девушку, даму сердца, домой, возвращался я пустынной улицей поздно вечерком. Вдруг начали кружить возле меня двое штатских парней с угрожающим видом. В последний момент перед, казалось бы, неизбежной схваткой спокойный авторитетный голос сказал: «Остави га на миру!»  ( Оставь его в покое! – серб.).  То был Жорж. Те, увидев, что я уже не один, смылись.

Это стало началом нашей дружбы. Он был старше меня на восемь (?) лет, среднего роста, плотный, широк в плечах, с вечной улыбкой на лице. И от него веяло силой и спокойствием. Каким чудом он оказался на улице, до сих пор не знаю. Как-то раз спросил его об этом, а он нехотя буркнул в ответ: «Будешь много знать, скоро состаришься!». С тех пор перестал упрашивать. Он был интересным собеседником и рассказчиком.

Наше начальство смотрело сквозь пальцы на наши знакомства с сербами и сербками, я думаю, им это было понятно: язык общий, 95 % из нас родилось в Сербии, родственность, мы славяне, и мы не были поработителями страны и нар­ода. Сербы, пожилые и среднего возраста, знали, что мы, русские, – братский народ, защитники от партизан, и знали наше хорошее отношение. Все это говорило в нашу пользу, хотя были и исключения, и противоположные мнения, конечно, на политической почве. Но жизнь брала свое.

Неожиданно ударили морозы, грязь на улицах превратилась в камень, и густо повалил снег. Мороз заставил почетных часовых у главного входа здания засовывать свои сапоги в соломенные толстенные калоши. Здесь нужно пояснить. Дело в том, что часовые у главного входа здания считались почетными, и они не ходили, а стояли, не сходя с места. Часовые вокруг здания хо­дили, и хоть и зябли, но в движении согревались. Нести караулы в Прахово считалось чем-то вроде ссылки из-за крайне неблагоприятных условий. Со стороны Румынии несло таким холодом! Стояли трескучие морозы, всякое движение по Дунаю прекращалось, и часовые в башлыках с посиневшими лицами отплясывали трепака, чтобы согреть ноги. Ночью стояли по полчаса, благо, что комната, в которой ютились между дежурствами, была всегда хорошо согрета гудящей печуркой, набитой горящими дровами. Но юность брала свое, и часто смех и шутки звучали там.

 

[Павел Стрелянов /К/]

* Стольников Георгий Константинович – р. 1917 г., в эмиграции. В Русском Корпусе в 1-й сотне 1-го полка, офицерские курсы РОА, подпоручик.

После 1945 в Марокко, активист НОРР. Умер в Касабланке в 1948 г.