Из архива Кубанского Атамана генерала Науменко

[Павел Стрелянов /К/]

Прошло пару недель, немцы-инструктора исчезли, и настала тишь да гладь. Взводный мне говорит, что комроты меня требует. Иду к нему, а сам в голове перебираю, в чем я согрешил: всяко бывает!

Щелкаю каблуками, грудь колесом, рапортую, что прибыл. Полковник Христофоров, мило улыбаясь, гово­рит мне: «Плескачев, ваш черед в отпуск идти! Вот вам документы и завтрашним поездом катите в Белград. Первым делом явитесь в штаб на Банице (Штаб Корпуса в Белграде пребывал на Банице до вторжения советских войск в сентябре 1944 года. Переехал в Сибине, за рекой Сава, на хорватской стороне, после Брода), чтобы получить отпускные деньги, и после этого будете вольной птицей на пятнадцать дней. После отпуска быть здесь. Поздравляю, можете идти».

Я взмолился: «Господин полковник, а брат как?»

«Когда его очередь будет, тогда поедет!» − отрезал полковник, явно уже недовольный. Ну, что ж поделать, налево кругом, и зашагал русский солдат в немецкой форме к брату с новостями. Взял у брата кое-какие гроши для матери и собрал с помощью друзей маленькую посылочку для нее (у нас был неписаный закон: тому, кто уезжал в отпуск, собирали посылку от всех для родителей). Обнялся я с братом и друзьями и в шинели, с винтовкой за плечами и авоськой в руке, покатил, торопясь, как только мог, домой, в объятия матери. Закончив все, что нужно, на Банице, предстал пред ясные очи моей матери. Какие дорогие моменты жизни!

Бедняжка мама, похудела, но бодрость духа сохранила, и видно было, что тяжелая жизнь не сломила ее. Сколько радости и тепла было в нашей встрече, ведь давно не виделись, со времен Столицы. Тяжко ей пришлось в одиночестве, работы по кройке и шитью было очень мало, спасали былые знакомства, но модные салоны переживали явный кризис, и большинство жило заказами от жен немецких офицеров и оставшейся знати серб­ского правительства. Следствием ненужной сербам, проигранной войны стала нехватка продуктов пита­ния, лекарств и отсутствие работы.

Город жил плохо, зато крестьяне из окружных сел, вне влияния партизанщины, благоденствовали, снабжая город своими продуктами, но, в общем, этого было мало. Фабрики, заводы стояли, кроме тех, которые работали на нужды немецкой армии и на немцев вообще. Кое-какие продукты изредка, нерегулярно мама получала от Русского Корпуса, от отдела помощи родителям воинов, стоящих на позициях по всей Сербии. Конечно, этого не хватало, и нужно было работать. Правда, снабжение топливом шло безотказно.  Мне нужно было помочь маме, снабдить ее продуктами на зиму, самый тяжелый период года для покоренной страны.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Подпоручик с наградами Великой войны в югославянском мундире 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Навестил также в казармах Русского Корпуса Владимира Михайловича Ломберга, вид которого оставил тяжелое впечатление. Он исхудал, осунулся, но старался держаться бодро. Ему предстояло в скором времени снова идти в госпиталь для проверки и лечения почек.

В разговоре на разные злободневные темы, о продуктах, в которых нуждалась мама, он вспомнил об одном знакомом, который был поставщиком предприятия, где работал Влади­мир Михайлович. Объяснил мне, как и где его найти, чтобы узнать, продолжает ли он торговлю продуктами. «Он ловкач, – говорил мне Владимир Михайлович, – проныра, и что нужно ему, всег­да достанет. Поговори с ним». Прощался я с ним, не зная тогда, что это была наша последняя встреча.

Пару дней я разыскивал по базарам сего господина и в конце концов встретился с ним. Это оказался черногорец, быстрый в движениях, болтливый и с плутоватыми глазами. И сразу инстинктивно я почувствовал к нему недоверие. Зашла речь о покупке продуктов, и, когда я заговорил о смальце и прованском масле, он присвистнул, покачал головой, но обнадежил меня, сказав, что это можно достать за большие деньги. Узнав же, что я такими суммами не обладаю, развел руками: «Господине, ако немаш новац а имаш злато, злато купуе све шта хочеш!» (Господин, если не имеешь денег, но имеешь золото, на золото можешь купить все, что хочешь!) – и испытующе посмотрел на меня. Хоть я был молод и неопытен в житейских делах, однако слишком быстрый пере­ход разговора на золото покоробил меня. Сказав, что подумаю, я распрощался с ним.

Дома, выслушав мой рассказ о возможности достать продукты на зиму и о моем разговоре с черногорцем, мама сразу сказала: «Брось все эти затеи по добыче продуктов, это он тебя щупает, есть ли у тебя золото, и сделает все, чтобы добраться до него. Поверь, я и без смальца проживу, будем и дальше ходить по базарам». Так кончилась моя попытка снабдить мать продуктами.

Зашел навестить Тутуньку Стамбуровского, но не нашел, сосед по квартире сказал, что они переехали или уехали, точно он не знал. Навестил несколько семейств, чтобы передать им письма от их сыновей, моих сослуживцев.

«Оглянуться не успела, как зима катит в глаза»… Так и я, как будто бы вчера приехал, оглянуться не успел, а уже отпуск кончается. Я все-таки доволен, мать снабдил продуктами, и она довольна мною. Сказать об этом не сказала, но чувствую по ее улыбке и по тому, как она ерошит мне волосы, гладя по голове. Мы понимали друг друга с полуслова, и ее заботливость и материнское тепло сказывались во всем. Очень сожалела она, что брата Юрки нет, тогда бы ее счастье было полным, по ее словам. Уезжал я, прощались, и мама горевала молча, не сказав ни слова, как ей тяжело. Только дрожали ее руки, обнимавшие меня, слезинки блестели в глазах, но она не плакала. Я увез с собой посылку и письмо для брата.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Бор. Брат и друзья бурно встречают меня расспросами, как и что. Юра делится со всеми посылкой и читает письмо, прослезившись. Он очень любит маму и всегда был ее баловнем.

Нас с братом посылают вместе с другими ехать в Неготин, чтобы принять там по ошибке посланный груз для нашей роты. Мы рады использовать поездку как прогулку и возможность обновить забытые знакомства.

Группу ведет ротный фельдфебель Захаров Николай, бывший с нами вместе в первой юнкерской и Столице. Он получил повышение за хорошую службу, и сейчас он – наше начальство и сразу, с первого мо­мента поездки, нам дал понять, что дружба дружбой, а служба службой.

Несдобровать тому, кто обратится к нему по старой памяти фамильярно: «Послушай, Коля, что будем делать там?». Обрежет сразу: говорить ему господин фельдфебель и бросить интимности. Не ожидали от него такого чванства и тупости и, разговаривая меж собой, осознали, как меняются люди, получив маленький чин и власть командования. С ним боль­ше не разговаривали, только о том, что касается службы. Но он не понял этого в своем фельдфебельском величии, а если и понял, то не подал виду.

Провели мы там три дня, и только на третий, перед отъездом, он дал нам возможность пойти в ресторан на чевапчичи (в Бору по ресторанам не ходили, запрет командира полка), отведя нам полтора часа. Какие там обновления знакомств, слава Богу, хоть чевапчичами полакомились. Вернулись в Бор и сразу попали с корабля на бал: завтра поход, как всегда не знаем куда, но готовимся к нему. Демченко Степан, мой помощник, проверяет кассеты после поездки на всякий случай, а я смазываю пулемет. Подняли нас в четыре утра и не солоно хлебавши усадили в грузовики, которые помчали нас в неизвестность. Через три часа остановились на привал.

Командир взвода, собрав нас, объяснил задачу – идем на Метовницу – и огорошил новостью: вместе с нами идут четники, группа одного известного воеводы* (первый из многих, который, видя опасность партизан, пошел с немцами), и они будут у нас на левом фланге. Это был первый раз, как мы шли с четниками на дело против партизан, и, конечно, беспокоила мысль: надежные ли они, не сдадут ли в последнюю минуту, оголив фланг.

--------------------------------------------------  

* К сожалению, фамилию воеводы не помню, но многие из воевод шли с немцами, будучи в вражде с партизанами. Немцы помогали им, снабжая оружием и патронами. Общим командиром над всеми четниками был знаменитый генерал югославской армии Дража Михайлович. В конце войны были группы четников, которые нападали на нас и на немцев.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Чины Русского Корпуса, рекогносцировка в горах 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Ехали приблизительно еще час, потом остановились, выгрузились и пошли развернутым строем на близстоящую Метовницу, а слева от нас колыхалась цепь одетых в черное четников. «В цепь!» – звучит команда, и мы быстро разворачиваемся уже в виду селения. Первые выстрелы ясно звучат в чистом утреннем воздухе, запели пули над головой, пулеметчикам скомандовали «огонь!».

Мы с Демченко выбегаем впе­ред в поисках выгодного места для пулемета, с разбега падаем, я ставлю пулемет на ножки и, наводя ствол и мушку, ищу цель, которой не нахожу. Хорошо замаскированы партизаны, не видно их. Цепь наших обходит нас, и мы снова бежим, обгоняем своих и снова вниз, ищем цель. Вот она! Партизаны под нашим огнем делают перебежки, отступая. Выпускаю короткие очереди по бегущим, Демченко быстро меняет кассеты, и снова бежим, чтобы снова залечь. Огонь партизан замолкает, бегущих фигурок нет. Ушли или скрываются за домами – это нам предстоит узнать, и нет хуже уличного боя.

Входя в селение, мы смешались с четниками и перебежками идем дальше. Грохочут, приближаясь, взрывы, скользит над головами тень аэроплана и исчезает в грохоте взрывающихся бомб. Такой же аэроплан, как те, что нас в Бору навещали. Вот те на! Свиделись! Не ожидали! Четники разлетелись, как перепуганные куры, «надежная» братва. Все затихло, ни стрельбы, ни пар­тизан, крадучись идем по улицам, прижимаясь к стенам домов. Все тихо. Вышли к церкви на площадь, куда с разных сторон стекалась наша рота. Как всегда, партизаны ушли, не приняв боя.

Успокоенные затишьем появились четники и началась их расправа над населением. Выбивая дверь, врывались в дома, со всех сторон начался визг и плач, крики, кудахтанье кур – и шум, явно свидетельствовавший о начавшемся грабеже.

Командир роты обратился к воеводе, чтобы тот остановил своих, но воевода ответил, что не в его силах прекратить грабеж и насилие **. «Тако мора да буде (так должно быть)», – сказал он, как потом рассказывали свидетели. Полковник Христофоров махнул на все рукой, решив, что пускай сербы сами решают судьбу сербского селения, приказал сбор роте, и пошли мы к нашим грузовикам, удаляясь от криков в обреченном селении. Кто-то потом говорил, что если селение оказывало сопротивление, четники в наказание устраивали погром.

----------------------------------------------------

** Под турецким игом четники были защитниками от турецкого насилия, а во время Второй мировой часто вели себя хуже турок. Дража Михайлович ничего не мог поделать. У каждого воеводы было свое мнение и поведение. Но многие вели себя благо­родно, как подобало офицерам югославской армии.

[Павел Стрелянов /К/]

Потерь не было, не знаю, как было у четников. Для нас эта прогулка оказалась сильно бьющей по нервам, а также уроком бывшей истории сербов – их поведения и обычаев в годы турецкого ига.

Голодные, уставшие, возвращаемся в Бор, где начинается чистка и приведе­ние себя в порядок после похода и наступления. В казарменной жизни чистота особенно соблюдалась, с головы до ног. Кровать и личные вещи в порядке, оружие чистое, сапоги блестящие. Ходи козырем, даже если на душе кошки скребут, говори внятно, слушай понятно, вот вам неписаный закон солдата, пребывающего в казармах.

Ноябрь месяц, холодновато, но сносно, что редко бывает, и шинели надеваем редко, только стоя на бункерах. Брата Юрия и меня вызывает командир роты и протягивает нам телеграмму от нашей матери. Коротко сообщает она о смерти Владимира Михайловича Ломберга. Командир роты, думая, что это наш родственник, дает нам обоим отпуск на три дня.

Таким образом мы оказываемся в Белграде, неожиданно для нашей матери. Наше короткое пребывание окрылило ее и дало ей воз­можность побаловать нас, особенно Юрку, ее любимца. Побывали на кладбище, посетив могилу Владимира Михайловича, похороненного на участке для воинов Русского Корпуса. Никого не навещали, посвятив маме все наше время, и на третий день предстали пред полковником Христофоровым, благодаря за отпуск.

Потекла служба по-прежнему, монотонно, без новостей и событий. Дело шло к зиме и никаких действий, как немецких, так и партизанских, не предвиделось. Прошел слух, что набирают из бывших юнкеров несколько человек на унтер-офицерские курсы. Слух прошел и замолк, «утка», что ли? Нам неизвестно. Спустя пару дней на утренней поверке читают приказ о том, что названные лица должны явиться к командиру роты: Андржейкович Петр, Даненберг Владимир, Морозов Николай, Плескачев Олег, Плескачев Юрий, Шиловцев Николай, Копанев Игнатий и еще несколько чело­век, фамилии которых не помню.

После завтрака являемся к командиру роты, стоим группкой перед ним, он нас благодарит за хорошую службу и поведение, говорит, что мы заслужили быть произведенными в унтер-офицеры и что он уверен: мы оправдаем его выбор. Он отсылает нас на унтер-офицерские курсы в Белград с надеждой, что и новую предстоящую службу будем нести верно и беспорочно во славу нашего Корпуса. Так как курсы еще не начались, то через неделю нас отправят в Белград.

Радости у нас без конца! Вернувшись в казармы, принимали поздравления друзей и сами поздравляли друг друга. Наша учебная команда освобождена от всех нарядов по случаю отъезда, которого мы ожидаем с непередаваемым нетерпением.

 

[Павел Стрелянов /К/]

На охране поста № 5 саперами и санитарами. Рудник Бор, 1942 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

БЕЛГРАД. УЧЕБНАЯ КОМАНДА

Любим драться со врагами,

Пуле пулей отвечать,

После боя, пред кострами,

На биваке пировать.

 

Пей, друзья, покамест пьется,

Горе жизни забывай,

На Кавказе так ведется,

Пей, ума не пропивай!

 

Завтра, может, на рассвете

Нас в атаку поведут,

А потом же в чистом поле

Нас на бурках понесут...

 

Песня 1-го Волгского Е. И. В. Наследника

Цесаревича полка Терского казачьего войска

 

Недружелюбно нас встретил Белград: накрапывал мелкий дождичек. Пока стояли под навесом перрона, было еще сносно в толпе народа, но, выйдя на площадь перед вокзалом, оказались под дождем без всякой защиты. Самые противные – мелкие дожди. Их капли пропитывали пилотку и шинель, сапоги набухали, становясь тяжелыми, как колодки, было сыро и холодно. И невольно вспоминалась жаркая печурка, сидеть рядом с которой было верхом блаженства. Дождавшись наконец редко идущего трамвая, поехали на Баницу, в штаб Русского Корпуса и казармы охранной роты и транспорта.

Там нас радушно принял дежурный офицер и, дав нам в провожатые одного из унтер-офицеров, направил нас на сборный пункт учебной группы. В одном из зданий на отлете наш провожатый показал отведенную для нас комнату, объявил временное расписание дня, до начала курсов, и, заявив, что не все еще прибыли, оставил нас устраиваться. Все было приготовлено для нашего прибытия, не только для нас, но и для всех групп, как мы заметили, ос­матривая другие комнаты.

Расположились. Комната на 12 кроватей, как раз для нас. Выбрали себе каждый по кровати и уселись на них отдохнуть от новой обстановки, да не тут-то было. Резко распахнулась дверь, и в комнату влетел орущий по-немецки унтер-офицер с переводчиком, который тоже орал:

«Откуда вы прибыли, лентяи?! Кто позволил вам сидеть на кроватях?? Встать, убрать кровати и явиться с рапортом к дежурному немецкому унтер-офицеру!!!» И орущая парочка исчезла, а через какое-то время их крики доносились уже со второго этажа. Значит, мы не одни в здании. После ухода немца с переводчиком в два счета мы очутились на втором этаже, узнать, кто там.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Этаж был полон молодежи из разных полков, приехавшей на курсы, как и мы, хотя среди них мы заметили и несколько лиц пожилого возраста, кажется, из 3-его полка. Последовали расспросы с обеих сторон, и мы окунулись в живейший разговор о жизни в полках, как в своих, так и в других.

После обеда (довольно жидковатого, по сравнению с обедом в Боре) появились русские и немецкие офицеры, и мы все, выстроившись на площадке перед зданием, выслушивали их речи о важности нашей подготовки к будущему чину и о том, что нужно усердно учиться, так как предстоит также переучивать нынешний состав новобранцев на немецкий лад. Немцы (через переводчика) повторили почти то же, что сказали наши офицеры, добавив, что порядки на курсах будут очень строгими и что людей, не показавших нужные результаты, отправят назад в их части.

Снова вступил русский обер-лейтенант, предупредил, что курсы начнутся через пару дней и к тому времени нас снабдят формой – китель и брюки – и разобьют по ротам и взводам на время учебы. Занятия будут вестись по группам, командиром нашей учебной роты будет хауптман (капитан) Ангебен, с ним будет несколько его помощников, лейтенантов и унтер-офицеров. К вечеру этого же дня прибыли запоздавшие группы других полков.

Наутро наш строй рассчитался по сто двадцать человек, вокруг нас бегали немецкие унтера и разбивали нас по росту и повзводно. Затем нам приказали запомнить, в каком взводе состоим и где наше место в нем. Справившись с этим, пошли к каптенармусу, где нам выдали по нашим меркам ученическую форму из белесоватого материала, очень грубого. Форма состояла из кителя и штанов, немцы называли ее «дриль», и для нашей учебы, факт, она оказалась крепкой и очень выносливой.

Все наши пистолеты были отобраны, вместо них выдали штыки. И перестал я быть пулеметчиком, а вернулся в рядовые (после курсов пистолеты нам так и не вернули, под раз­ными отговорками и соусами).

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

На стрельбище. Сводная сотня 1-го полка в югославянской форме, 1942 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Солнышко еще не встало, а мы уже стояли в строю перед казармой, подрагивая от утреннего холода, с винтовками за спиной и с пустыми подсумками, в новой рабочей форме, и вид у нас был непривычно белесый. На площадке за казармами нас развели повзводно, каждым взводом командовали два немецких унтер-офицера, через переводчика. И началась потеха с объяснениями через переводчика оружейных приемов, и в дальнейшем пошли уже команды то «на плечо», то «к ноге», «на ремень», «примкнуть штыки», «на плечо», опять «к ноге» ...

Так нас муштровали до тех пор, пока наш взвод не начал делать приемы как один, как монолит. С маленькими передышками мы повторяли все те же приемы до обеда. Обед, отдых на час и затем на той же площадке нас муштровали все теми же приемами, доведя нас до полного обалдения. Но, слава Богу, к четырем часам кончилась наша наука на сей день.

Пришел новый день, и мы на том же плацу бодро шагаем под крики немецких унтеров, идут построения на ходу, то колонной по три, то шеренгой, направо и налево. Нужно отдать справедливость, эти построения на ходу мы очень мало знали, и некоторые из них для нас были новостью.

Для борьбы с партизанами наша ускоренная подготовка не предусматривалась и построений таких не требовалось. А наш курс по немецкому уставу этого требо­вал, и будущим унтер-офицерам нужно было это знать. По вечерам в свободное время обсуждали между собой выгодность применения этих приемов в нашей очень подвижной войне, проходящей в основном в гористой местности. На протяжении этих дней немецкие унтера выжали из нас все недостатки и добились своего: наша рота ходила как часы, как машина, исполняя все премудрости.

Наконец настала суббота, и нас, белградских, распустили по домам с приказом быть в воскресенье в шесть часов вечера в казармах. Радость нашей мамы при виде двух сыновей, прибывших нежданно-негаданно, была неописуемой. И между вопросами и новостями мы помогали маме в работе по дому: рубили поленья дров для топки, тащили воду из колодца и договаривались на следующий день быть на базаре. Время летело, и мы оглянуться не успели, как нам нужно было возвращаться на Баницу, но мама уже наперед знала, что увидит нас в следующую субботу.

Встретились с друзьями в казармах и по их настроению поняли, что время они провели очень скучно, совершив лишь несколько коротких выходов в город. Видя такое дело, решили с братом в следующий отпуск взять с собой одного из друзей. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Уроки наши изменились. Мы было обрадовались, но дальнейшее омрачило до неко­торой степени нашу радость. Вывели нас немцы в поле и начались построения в иной плоскости: идем строем по полю, раздается команда «к бою готовьсь!», и мы разлетаемся, как испуганные куры, на четыре дистанции один от другого с направлением на «противника», и на ходу примыкаем по команде штыки на винтовки. «Примкнуть штыки!» − несется по полю, и по команде нас снова собирают в строй, предварительно дав приказ снять штыки. Идем снова по полю и слышим: «Огонь противника, к бою готовьсь!» − и летим сломя голову на трехметровую дистанцию и залегаем на поле. Обходят нас унтера, смотрят, как расставлены ноги, чтобы каблуки не торчали вверх[1], как локти лежат и где винтовка. Ходят, поправляют, и так по нескольку раз.

Между тем во время этих упражнений мы заметили, что среди группы наблюдающих офицеров произошло что-то вроде заминки. Они услужливо расступались, кланяясь одному прибывшему офицеру, и почтительно ему докладывали, видно, об успехах наших занятий. Продолжились наши боевые построения в присутствии новоприбывшего офицера. Тот явно горячился в разговоре с остальными присутствующими наблюдателями и, пробыв с полчаса, отбыл.

Как потом узнали, то был майор Лихтенеккер[2], командир всех немецких связных офицеров при штабе Русского Корпуса, а его адъютантом был лейтенант Загель[3].  После его ухода нас собрали тут же на поле в строй, перед нами вышел крепкого сложения, среднего роста офицер, представился нам капитаном Ангебеном, начальником наших курсов, и начал нас распекать за плохо исполняемые нами построения, за ленивое выполнение команды «ложись и вставай» и заявил, что по нашей вине могут закрыть курс, а нас разбросать по полкам. После разноса предупредил нас, что дает нам срок две недели, чтобы мы могли исправиться, в противном случае курс закроют, и мы отбудем по полкам.

 

---

[1] Ноги солдата в лежачем положении не должны быть повернуты каблуками кверху во избежание ранения в пятку.

[2] Майор Лихтенеккер был заядлым партийцем и старался все время перевести корпус в СС. Но сломить сопротивление генерала Штейфона ему не удалось. Вскоре был сменен, и на его место прибыл полковник Шредер.

[3] Лейтенант Загель потом был связным офицером во 2-м батальоне 5-го полка, все время пребывал в нашей 5-й роте, будучи большим другом князя Якова Александровича Амилахвари. 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Взвод 2-й сотни 1-го полка. В центре стоит ст. урядник Н.Н.Протопопов-мл. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

И началась тут жуткая для нас потеха. Жуткая в том смысле, что от нас требовали четкого исполнения, бездумного, как от ма­шины, и один и тот же маневр повторялся десятки раз, пока наши офицеры и унтера не оставались довольными.

На следующий день повторялись те же самые боевые построения, и если наши учителя были удовлетворены, то переходили к другим маневрам. По полю за нами с криками носился часто сам хауптман Ангебен и распекал нас за наши труды. Через пару дней около десятка, если не больше, пожилых человек из нашей учебной команды были отпущены по полкам. Как нам объяснили, они не выказали качеств, требуемых для будущего унтер-офицера, в силу своего возраста. Что не мешало, однако, им исполнять командные должности, как людям с большим опытом по прошедшим боевым делам, о чем наши инструктора не знали.

Нас стало меньше, строй помолодел, и вскоре наш капитан Ангебен решил, что все, что мы делаем, все хорошо, кроме «ложись, вставай», а, по его понятию, думаю я, надлежащее исполнение этой команды было гвоздем всего нашего учения и, конечно, залогом будущих побед. В его присутствии поодиночке и командой мы ложились и вставали по многу раз.

И он рвал глотку криком и в случае неудовольствия орал: «Сакрамент!!!». Через пару дней такой учебы наш поэт-самоучка Петя Андержейкович преподнес нам свой гениальный труд:

«Сакрамент!» −кричал Ангебен,

Наблюдая за «хинлеген[1]»,

И кричать он так старался,

Что без голоса остался.

Поздравляли Петю, факт был налицо, Ангебен вот уж пару дней как хрипел.

Конечно, я никак не ожидал, что именно этот «хинлеген» будет моим коронным номером, который меня возвысит в глазах нашего грозного начальника и создаст мне славу: «Дас ист айне гуте солдат, вундербар![2]».

Дело было так: вызывая нас по очереди из строя, хрипя, командовал наш Ангебен и все был недоволен исполнением сего приказа: «Не так лег, за­драл ногу, каблуки кверху!» − и все чаще и чаще был слышен его хриплый «сакрамент».

 

---

[1] Ложись (нем.).

[2] Хороший солдат, прекрасно! (нем.) 

 

[Michail_SVPO]

Извиняюсь, но почему в данный мемуар не вошло описание дня присяги (после включения в состав вермахта) ? Если есть, прошу опубликовать.

[Павел Стрелянов /К/]

17 часов назад, Michail_SVPO сказал:

Извиняюсь, но почему в данный мемуар не вошло описание дня присяги (после включения в состав вермахта) ? Если есть, прошу опубликовать.

Знаю, к чему Вы клоните, но порадовать не могу, и НЕ ХОЧУ. Излагаю так, как писал автор. А про "Хайль, Литер!" и другие штучки корпусников он мне сам рассказывал. Да., об этом каждый, кто читал что-то о Русском Корпусе, в курсе. 

  

[Павел Стрелянов /К/]

Дошла очередь и до меня, и он, грозно указав на меня пальцем, прохрипел: «Иди сюда, как звать? Пять шагов вперед! Слушай мою команду: вперед!!». Я бегу и слышу резкое: «ЛОЖИСЬ!»

Тут я не совсем понимаю, что случилось: или я споткнулся, или я для пущего эффекта подпрыгнул и ласточкой летел над землей, расставив ноги, как учили, и локти рук, грохнулся на землю и по инерции скользнул на полметра и закопал ствол винтовки в песок.

Позади меня раздаются крики: «Вундербар! Перфект!» Я осторожно и незаметно вытаскиваю ствол винтовки из песка и думаю: «Пронесло!». Слышу уже мягче сказанное: «Встать!», поднимаюсь одним прыжком и стою, как истукан. Передо мной возникает потное лицо хауптмана Ангебена с улыбкой до ушей, чувствую, как он меня хлопает по плечу, и слышу его хриплый голос: «Браво, майн юнге[1]!!».

Так, с его рукой на моем плече, я и предстал перед строем, перед коим он расхваливал меня. Но если бы он заметил песок в стволе винтовки, то его хвалебные песни сменились бы нескончаемым «сакрамент». Так моя незаслуженная слава, благодаря счастливому случаю, поставила меня на хороший счет у наших учителей, и унтера немецкие называли меня «камарад[2]».

Покончив с процедурой «ложись-вставай», перешли на следующий этап нашего обучения − обращение с компасом и ориентировку по карте. Это было намного легче, чем занятия в поле или на плацу. Но все равно периодически нас выводили в поле или на площадь, проверяя, не забыли ли мы наши постро­ения и приемы. Рабочую неделю удлинили, уроки шли и по субботам, что сокращало наше пребывание дома у матери.

Ухудшилась погода, по ночам падал снег и к утру таял, и было грязи по уши, особенно когда нас выво­дили в поле и после всех эволюций с «хинлегеном» и боевыми построениями нам, измазанным в грязи, давали 15-20 минут на приведение себя в порядок. Единственным способом было встать под душ в одежде. Мы не простужались, настолько мы были закалены, поверьте мне, это факт, а не реклама. Годы службы при любой погоде сделали нас такими.

 

---

[1] Браво, юноша! (нем.)

[2] Товарищ (искаж. нем. Kamerad) 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Молодежь Русского Корпуса в югославянской форме 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Декабрь месяц сходил на нет. По случаю Рождества католического нам дали свободный день, но выход из казарм был запрещен, что не помешало нам раздобыть напитки и отметить праздник, пусть и католический, нечто вроде репетиции перед нашим Рождеством. На следующий день ходили с тяже­лой головой, а во рту было как в конюшне.

Поговаривали, что скоро будет наше производство и нас растасуют по полкам. «Солдатский телефон» утверждал иначе: что будет создан 5-й полк из добровольцев-новобранцев из Буковины, Бессарабии и Одессы. Что ими будут командовать немцы, а мы разлетимся по полкам. Что ожидаются наступления партизан, и что англичане им помогают оружием и боеприпасами. Что журнал «Сигнал», издаваемый немецкой армией, перестал насмехаться над русскими и сейчас наоборот хвалит и почти заискивает. «Телефон» говорил о том, что фронт идет на попятную, и дела идут «швах». Все это входило в одно ухо и выходило из другого. Но все ж разговоры шли на эту тему, в ожидании что слухи не окажутся уткой.

По вечерам в свободное время Шиловцев Коля довольно часто нас веселил анекдотами и прибаутками. Так один раз решил он, конечно в шутку, учить нас украинской «мове», которая в его изложении звучала примерно так, насколько помню: сделать фотографию – «идти до мордописни», а приветствовать начальство с приемом на караул – «железяки на пузяки! Геп!»

Смеялись мы, и было весело. Немцы тоже, думаю, слушали свой «солдатский телефон», и по этому поводу наши инструктора решили нас готовить к рукопашному бою и идти в штыки. В несколько рядов понавесили соломенных чучел, которые должны мы были атаковать. Предупредили, что если кто по случайности упадет, то не сметь вставать, он будет считаться убитым. За двадцать шагов до чучел из позиции лежа вскакивали и неслись, громко крича «ура-а-а!», вкалывали штыки в чучело, выдергивали и стремились к другому чу­челу, коля его тоже. Бывало, что, выдергивая штык из чучела, скользили по мокрой земле и падали, и немцы, смеясь, говорили упавшему «капут», что означало «пропал».

[Michail_SVPO]

10 часов назад, Павел Стрелянов /К/ сказал:

Знаю, к чему Вы клоните, но порадовать не могу, и НЕ ХОЧУ. Излагаю так, как писал автор. А про "Хайль, Литер!" и другие штучки корпусников он мне сам рассказывал. Да., об этом каждый, кто читал что-то о Русском Корпусе, в курсе. 

  

Все понятно, благодарю за ответ ! p/s сами записки довольно любопытны и интересны для чтения как источник информации "по ту сторону фронта".

[Павел Стрелянов /К/]

Обучение ориентировке по карте и по компасу кончились, и началось изучение наиболее удачного подхода к противнику. Это делалось с помощью ящика с песком, в котором искусственно была создана местность с горами, долинами и лесами, и инструктор вставлял флажок, обозначавший противника, и следил, как испытуе­мый ведет свою часть в обход или выбирает самый лучший подход к воображаемому противнику. Перед ящиком были только инструктор и испытуемый, другие стояли в стороне, и, лишь закончив со всей группой, обсу­ждали лучший подход, выбранный одним из нас.

В одно из воскресений мама потребовала идти на кладбище и наве­стить могилу Владимира Михайловича. Поставили свечу, положили букет цветов. Жаль его, хороший, добрый был человек. На кресте, у подножия, была дощечка со словами стиха, выжженными одним мастером по желанию нашей матери:

Не вздохами печали

Память друга мы почтим

И в нетленные скрижали

Имена их начертим.

Наступил новый, 1944 год, а 1943-й отошел, унося с собой наши радости и печали, предоставив возможность новому исполнить наши желания и общие надежды на будущее. Отпраздновали встречу скромно, по возможностям, но, невзирая на все, корпусная кантина была набита битком, и в мареве табачного дыма с густыми испарениями вина, среди шума, восклицаний и смеха, раздавалось бодрое и увлеченное:

Налей, налей

бокалы полней,

пусть наша семья

соберется тесней!

То гуляла молодежь, и было нам море по колено и душа нараспашку.

Январь оказался слякотным, не погода, а прямо несуразность. Куда пропали снега и морозы, как в 1942 году, когда птицы на лету заме­рзали? Занятия наши кончились, наука пройдена, и мы смело ожидаем производства. Но со стороны начальства молчок, дают белградским от­пуск на два дня, и мы с братом спешим к маме домой. Она уже привыкла к на­шим частым посещениям в надежде, что так и будет дальше. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Казаки 1-й Казачьей кавалерийской дивизии ген. Паннвица. Хорватия 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Гуляя, мы с ней добрались до улицы короля Александра с желанием перейти ее, но были остановлены фельджандармами со словами: «Штейн блайбен, битте, етц комт вермахт[1]!»

И правда, вдалеке видна серая колонна всадников, кавалерии, и среди восклицаний собравшейся публики слышна песня, что-то знакомое, но неразборчивое ещё, но вот колонна приблизилась и ясно уже слышно: «Гей долиною, гей, широкою казаки идут!». Цоканье подков по мостовой, всадники с винтовками за плечами, шашки висят на боку, а на головах папахи. Казаки!

В колонне по три, идут и идут, и конца и краю не видно. Фельджандарм поясняет: «Дас ист генерал фон Паннвиц козакен. Цванциг таузенд козакен![2] – и, поправляя свой тяжелый фельджандармский жетон на груди, добавляет: − Эксцелент солдат!».

Колонна казаков все проходит и про­ходит, и ветер нам приносит издалека песню бравую: «Полюшко, поле!». И гордость заливает грудь, у мамы слезы на глазах, и, опираясь на Юру, прерывающимся голосом она шепчет: «Свои, свои, краса былой России!».

Закончен короткий отпуск, прощаемся с мамой до следующей недели, друзья в казарме опечалены, ходят слухи, что нас отправят куда- то. Что где-то партизаны начали шалить, и немцы просят у Штейфона помощи, ибо войск у них не хватает. Говорят, что казаков посылают на Атлантический Вал[3], против маки, французских повстанцев, вроде партизан, более бегущих, чем нападающих. Видно, это французская система борьбы. Казаки им покажут, если французы еще не знают, где раки зимуют.

Сегодня наши офицеры, командиры взводов, обходят своих солдат и прове­ряют запас патронов и обмундирования. Пару дней тому назад оставили наш «дриль» и надели повседневную нашу форму. К нам приехало новое попол­нение молодых офицеров, вновь произведенных на последнем курсе в лейте­нанты. Все сплошь незнакомые. Говорили, что наши знакомые Ергин Олег и Назимов Николай произведены в офицеры и находятся в других полках.

 

---

[1] Стойте, будьте добры, сейчас идут войска (нем.).

[2] Это генерала Паннвица казаки. Двадцать тысяч казаков. Прекрас­ные солдаты! (нем.)

[3] Атлантический Вал − так называли укрепленную оборонительную линию по берегу Ла-Манша. Немцы надеялись, что она остановит союзные войска. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Прибыл к нам в помощь новый фельдфебель Воскресенский Алексей Владимирович, пополнить командный состав. Бодрый и деловой. Среди вновь прибывших офицеров прибыл также сын генерала Драценко, Юрий, генерала мы знали еще по юнкерским ротам 1941-го и 1942 годов. Он оставил хорошие воспоминания о себе, посмотрим, каков будет сын, кото­рый служил офицером в югославской армии, кажется, пехотным.

На днях прибыл к нам на Баницу большой отряд казаков дивизии фон Паннвица, и разместили их в свободных казармах. Остальные части казаков расположились где-то около Мокрого Луга. Поначалу они были удивлены, никак не ожидав, что встретятся с русскими в немецкой форме, и предполагая, что они единственные в немец­кой армии. Шли разговоры обо всем, в частности о нашем будущем.

Они хвалили своего начальника, генерала фон Паннвица, и говорили о нем, что он немец, но с русской душой, и, будь побольше таких, как он, дела шли бы намного лучше. Зазывали к себе, уговаривая сменить пехоту на кавалерию, говорили, что с ними повидаем мир, и у меня невольно тогда шевельнулось в душе желание − быть в седле и окунуться в вольную кочевую жизнь. Но разум брал свое: бросить родное братство корпусное, брата, друзей, сменить все это на что-то неизвестное…

Я считал предательством бросить своих. С годами, вспоминая казаков фон Паннвица, которые шли с востока на запад, припоминал я и слова из одного стихотворения:

На Запад туманный, кровавый

С Востока степные полки

Идут безудержною лавой,

За славой идут казаки.

Несколько дней спустя, ночью, ушли они, как в воду канули, и много позже, несколько месяцев спустя, дали о себе знать по сводкам[1], которые иногда доходили до нас.

 

---

[1] Казаки фон Паннвица были брошены во Францию, где столкнулись с частями 8-й английской армии, прописали им сугубо тяжело по ижице, показали им, что значит наш русский бой. Говорили в 1945 году, что при выдаче казаков в Лиенце английских солдаты проявляли особенную жестокость. Якобы это были солдаты 8-й английской армии, мстившие казакам за свое поражение во Франции. Но все это байки, поди проверь!

 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Казак 15-го Казачьего кавалерийского корпуса 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Ночью была тревога, обстреляли из-за угла наш ночной патруль, нас было подняли, но потом отставили, узнав, что патруль справился сам. Говорили, что это дело рук городских партизан. Неожиданно вечером поступил приказ готовиться к походу. Выступаем рано, в пять утра, на железнодорожную станцию. Куда? Неизвестно. Но все ж досадно нам: так нас и не произвели. Адьё, наш унтер-офицерский чин. Чего нам голову морочили и по полю гоняли! Кошки нам душу царапают.

 

МИРАЖИ ПРОШЛОГО

На память, в книжке записной

Цветок сухой с вершин балканских

Храню. Он сорван был весной

С могилы жертвы партизанской.

 

Когда, Бог даст, вернусь домой,

Цветок напомнит мне о многом,

О нашей страде боевой,

О всем, что связано с походом.

 

И о героях, что в войне

Костьми легли на поле брани,

О тех, кто все своей стране

Тогда безропотно отдали...

 

На позиции 21 апреля 1945 г.

А. Б.

ОБРЕНОВАЦ

Стучат по стыкам рельс колеса товарных вагонов, в которых едет сборная рота со всех полков молодежи. Едут, наверное, на дело, о котором забыли ради наук унтер-офицерских. Даже времени не дали нам, белградским, со своими попрощаться. Наверное, мать наша удивлена: обещали быть в конце недели, да позабыли. От нечего делать роемся в наших хлебных сумках, жуем выданный сухой паек. Дымятся папиросы, толкуем о прошедшей учебе, Ангебена и его инструкторов вспоминаем. Но, ругай не ругай их, все-таки от них что-то приобрели, а на пользу нам или нет, увидим.

Обреновац недалеко от Белграда, так что вскоре мы спрыгивали на обширный перрон, строясь повзводно. Шагали по мощенной камнями мостовой, наследию турецких времен. На перекрестках улиц стоит бетонный столб с водопровод­ной трубой и насосом, чтобы качать воду, для пользования жителей сосед­них домов. Попали в городок, который жил еще прошедшими временами. Грохот наших сапог по мостовой, звон нашей амуниции тревожит мир и покой, и то там, то здесь мелькают в окнах то бородачи усатые, то – ах, какая радость! − милые женские личики с удивленными глазами.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Отвели нам бывшую казарму, которая, видно, пустовала уже давно, и ее холодные сыроватые стены неохотно принимали нас. Устроились, сразу обозначили посты, караульную комнату, один из взводов стал дежурным, а остальные взводы распределены по большущим комнатам, в каждой из которых умещался целый взвод. Все было приготовлено для нашего прибытия: кровати с одеялами, соломенные матрацы и подушки. Колоссальная столовая, несколько залов (для веселья, что ли), видно, для зимних упражнений, и собачий холод, который царил там.

Как-то слабо налажено наше питание: или продуктов не хватало, или доставка их хромала, но, не будь сухих продуктов, таких как хлеб, сало, колбаса, сахар, пришлось бы нам туго. Мне казалось, да и говорили так меж собой, что паек уменьшили не только нам, что это было общее явление. Сказывались неудачи на фронтах и отступление из богатых и плодовитых местностей.

Прибыла к нам пара унтер-офицеров немецких, пожилых, видно, повидавших Первую мировую войну, но бодрых. Как оказалось, это проводники, укажут нам пункты охраны и маршруты ночных патрулей.

И в ту же ночь брат Юрка и я с Володей Данненбергом ходили по улицам Обреноваца, охраняя мир и покой спящих жителей этого городка, где ложились спать и вставали с петухами. Но самое интересное: в ту ночь была остановка и отдых пат­руля в скромном «солдатен хайме», где тоже все спали, кроме ночного сто­рожа, имевшего ключ от дверей в кухню, где было тепло и можно было присесть, отдыхая, покамест сторож и наш проводник, перекуривая, что-то попивали. Кофе ли? И, спустя двадцать минут или полчаса, с повеселевшим унтером мы продолжали обход городка и пункты охраны. А наутро с при­пухшими от ночной прогулки глазами завалились спать, не нуждаясь в колыбельной.

Все посты по городу были более сносными, чем двойные посты на мосту через реку Колубару, один пост у моста, а другой пост по ту сторону моста, а убогая «хижина дяди Тома» служила убе­жищем для двух отделений караула. Жалкая печурка старалась изо всех сил обогреть людей и влажные стены. Она громко шумела, но мало согревала. После суток на этом посту возвращение в казармы казалось раем.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Генерал Б.В.Гонтарев обращается к прибывшему пополнению. К. Митровица, 1943 г.  

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Так началась наша служба в патриархальном городке под названием Обреновац. Два местных развлечения имелось там: кинематограф и «солдатен хайм». В первом десятки раз показывали один и тот же фильм или хронику с фронта, в которой можно было видеть, что все идет хорошо. А «солдатен хайм» был мил, кормил скромно, но очень вкусно, но, к нашему сожалению, требовал денег за свои услуги, а у многих из нас, как говорится, была «в кармане блоха на аркане», что очень било по самолюбию, но особенно по неугасающему аппетиту.

Прибыло к нам еще пополнение, тоже сбор из раз­ных полков, которому так и не удалось пройти унтер-офицерский курс. Люди они были молодые, дружелюбные, и мы вскоре, познакомившись, слились в общую семью, гарнизон Обреноваца.

Брат Юра обзавелся знакомством с прелестнейшей девицей и был принят в доме с разрешения родителей, часто их навещал в свободное время от службы, довольно часто приносил с собой в казармы еду, которую давали ему родители девицы, чтобы подкормить. Было хорошо, но длилось очень недолго. Приехала из Белграда тетка милой девицы и, увидев Юру в немецкой форме, обрезала, как ножом, возможность дальнейших свиданий, сказав, что не хочет видеть «швабу[1]» в сер­бском доме, будь он трижды рус. Так закончилось одно из амурных похождений моего брата. Мне кажется, он был серьезно увлечен ею и после «изгнания» явно горевал. Как говорится, любовь не картошка...

Месяц январь кончается, зимы нет, можно сказать, что это поздняя осень, но очень холодная. Что случилось, что климат изменился? Должны быть морозы, а не осенняя слякоть.

Вновь прибывшие к нам прибыли хоть и с оружием, но с явным недостатком патронов, и наше временное начальство решило послать людей на Баницу с просьбой о выдаче патронов и ручных гранат. Пять человек в команде, все белградские, среди коих брат и я. Первым же поездом мы очутились в Белграде и трамваем прибыли на Баницу. Приняли нас, и Андержейкович, как старший, гулял по канцеляриям в поисках реше­ния получить патроны, а мы тем временем отсиживались в комнатах для вновь прибывших.

 

---

[1] Словом «шваба» сербы обозначали немцев, особенно тех, что жили в многочисленной колонии в Банате, плодородной части Югославии. Показав свою неблагородную сторону, они примкнули к немцам после войны с Юго­славией. А жили они в Банате очень хорошо, богато и привольно. 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Вернувшись, наш старшой сказал, что получения боеприпасов нужно ждать 24 часа, и разумно, между прочим, достал для всех нас пропуск в город до двенадцати часов следующего дня. И вся наша пятерка исчезла в «сиянии голубого дня» на улицах Белграда.

Встреча с мамой была бурной, от неожиданности мама даже расплакалась немножко, но быстро, по-деловому, оправилась, и сидели мы до поздней ночи, делясь новостями и о нашей, и об ее жизни. Наутро, быстро закусив, помогли маме: пока Юра ходил с ней на базар, я колол дрова и сносил в переднюю, делал запас угля. И к одиннадцати часам прощались с мамой до скорого свидания (приближался день Юриного отпуска), не предполагая, что в следующий раз увидимся через много лет (с Юрой мама боль­ше не увиделась никогда).

Мы снова в Обреновце, с новыми силами после короткого отпуска, который нас освежил от нудной, однообразной жизни, один день которой ничем не отличался от другого. Зашевелились партизаны, немецкая разведка сообщила о том, что в одном из сел они обосновали базу для дальнейших действий. Это окрылило наш гарнизон в предчувствии, что будет дело и нюхнем пороху. Но потом все затихло на пару дней и вновь всколыхнулось с вестью о нападении на колонну грузовиков в двадцати километрах от нас. Тут мы поняли, что этот номер партизанщине даром не пройдет, и будем, хошь не хошь, чистить местность от них. Долго ждать не пришлось, к вечеру получили приказ собираться на дело, выход в четыре утра, едем на грузовиках до места предполагаемых действий.

Ночь еще на дворе, мы грузимся, как обычно, но разница в том, что грузовики оказались не крытые, как, бывало, раньше. Поднявшийся ветер продувал нас почти насквозь, сковывал наши тела и заставил нас в конце концов сбиться, как баранов, в кучу. Какая радость была, когда машины остановились, и мы, как мешки с картошкой, повалились с них. Зуб на зуб не попадал. Чуть светало, но еще в темноте прошли в сторону села и, рассыпавшись в цепь по полю, присели в ожидании приказа наступать. Немцы пошли дальше нас и скрылись в темноте.

 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Взвод 3-й молодой сотни 1-го полка с командным составом сотни. В центре командир сотни полк. Н.А.Хохлачев, справа через одного полк. В.А.Маркин, слева от командира полк. Н.И.Ушинкин и войск. старшина И.А.Малахов