Из архива Кубанского Атамана генерала Науменко

[Павел Стрелянов /К/]

Через пару минут появляются осторожные фигурки немцев. Взвиваются опознавательные ракеты. Немцы ходят по берегу, некоторые из них нагибаются, вслед за чем слышны выстрелы. Видно, что добивают раненых партизан. Coup de grâce *. Пленных нет. Вот берег заполняется немцами, машут нам руками, воинственные клики идут с обеих сторон. Западня удалась! Победа!

И вдруг на бреющем полёте, завывая мотором, пронёсся над нами истребитель, поливая нас пулемётным огнём. Как?! Откуда?! Его напарник летит над другой стороной и строчит, и строчит, бросая противопехотные бомбы. Кричать «ложись!» уже поздно, все лежат.

На другой стороне паника, меж фонтанов брошенных бомб мечутся фигурки немцев, и видно, как много их, скошенных осколками и пулемётным огнём, лежит вполне дружелюбно среди партизан. Среди сраженных на поле боя врагов уже не было. А самолёты снова висят над нами, низко, рукой достать можно, и, кося пулемётами, бросают бомбы. На той стороне немцев смыло. А мы здесь вжимались в землю, моля Бога, чтоб про­несло, потому что укрыться негде было. Прошли ещё раз и скрылись.

Вздохнули, отдышались, встали, отряхиваясь. Слышим крики спереди: «Санитары! Санитары!!» В нашем взводе все налицо, раненых нет. Приказ идти вперёд вдоль оврага. Лейтенант Дурасов оставляет моё отделение следить за другой стороной. Вдали, вниз по реке, разгорается бой, густо идёт перестрелка. Солнце заходит. Ребята ле­жат, следят, делятся впечатлениями. Я сижу за кустом, укрываясь в его тени от солнечного зноя. Другой берег пуст, за исключением немногих немцев, видно, сани­таров, тащат трупы своих. Густо лежат партизаны. Смерть, пройдя по полю своей косой, собрала сегодня богатую жатву. Прошло полчаса. Бой впереди замер, и всё затихло.  

--------------------------------------------------------------------

* Удар милосердия – удар, при котором смертельно раненного противника добивали, чтобы

   прекратить его мучения (фр.).

 

  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Приезд комбрига генерала Д.П.Драценко  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Проходит ещё время. Невдалеке от нас, в трёхстах метрах, двигаются в обратном направлении лётичевцы. Встали. По той же дороге движутся цепочки наших. Вижу есаула Протопопова и других офицеров. Слышим свист и видим знак: рука описывает круг над головой. Значит, сбор. Подняв отделение, идём по полю цепочкой. И вдруг нас начинают поливать пулемётным огнём. С той стороны дороги, где наши! «Ложись! К бою!!»

Вижу, как есаул Протопопов бежит вместе со всеми, кричит и машет, грозя. Огонь оборвался так же резко, как и начался. Встаём, отряхиваемся. Бог миловал, все мы целы, отделались снова только испугом, но зато нарастает зло в груди. «Кто? Почему?» Сходимся со своими перед строем лётичевцев. Сербский офицер приносит извинения нашему комроты, солдаты их жмутся в смуще­нии, встречая наши «радостные» взоры. Молодцы ошиблись и приняли нас за партизан. Я давно так не склонял «майку» вдоль и поперёк, как в тот вечер.

Собираемся всей нашей ротой. Новости нерадостные. Несколько человек тяжело ранены, а бойца из второго взвода, где служит брат, прямым попаданием бомбы разнесло в куски так, что на ветках окружающих деревьев висели клочки его тела и обмундирования. Жаль человека, был среди нас, а исчез в долю секунды, друзья и зем­ляки опечалены. Ни куска тела не осталось, чтобы похоронить. Дальнейшие новости тоже невесёлые. Партизаны собрались вниз по реке в кулак и под прикрытием самолётов вброд перешли реку, разнесли в пух и прах противостоящую роту лётичевцев, прорвались и ушли. После этого остатку их батальона всюду мере­щился враг, и, наверно, поэтому они и обстреляли моё отделение. Спасибо нашему коман­диру роты Протопопову, что спас нас от настоящего расстрела.

Как-то разом появились грузовики и быстро повезли нас назад в город. Так блестяще продуманное – загнать противника в капкан – и исполненное дело кончилось неудачно. Враг из кольца ушёл, правда, сильно потрёпанный, но все ж ушёл. Наше дело под Белой Водой кончилось, но, в общем, события только начинались.

Тревожные настали дни. Шли слухи о тяжёлых боях около Белграда под Авалой. Говорили, что немцы, потерпев поражение, оставили Белград и отступают. На юге в Греции немцы отступают на север, значит, к нам идут. Четники, как назойливые осы, то собираются в рой, то расходятся, видно, не знают, что делать и куда кинуться, чью сторону принять. Тяжёлые времена. Хороший урок, полученный партизанами под Белой Водой, лишь временно успокоил их. Живучие же были черти! Мы знали по опыту, что скоро они снова начнут беспокоить нас. Ну что ж, проучим снова, не в первый же раз. Отпусков в город нет, чевапчичей нет, жуём свои пайки.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Конный артвзвод поручика В.А.Земскова 

Земсков Владимир Александрович – р. 1897 г. в Саратовской губ. Во ВСЮР и Русской Армии юнкер САУ, эвакуирован из Севастополя на о. Проти, галлиполиец. САУ 1923, осенью 1925 в составе училища в Болгарии (прикомандирован, с 1933 переведен в училище), подпоручик. В Русском Корпусе в артвзводе 3-го полка. После 1945 во Франции, ум. в Орлеане 28 фев. 1965 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Вчера под вечер перед нашими казармами скорым шагом прошло множество итальянских солдат, в колоннах, хорошо вооружённые, серьёзные, молчаливые. Мы долгое время наблюдали за ними. Говорили, что это части итальянцев, оставшихся верными своему союзу с немцами, и что в Италии генерал Бодольо изменил и перешёл на сторону союзников, создав этим серьёзное положение для немцев. Тяжёлые времена.

И пришёл тот день, когда рано утром колонна немецких танков, гремя гусеницами, промчалась мимо наших казарм в облаке пыли и скрылась в северном направлении. А через пару часов парочка их, оставшихся в живых, со следами тяжёлого боя на броне, остановилась около нас. Молодой лейтенант-танкист, лихо соскочив с танка, попросил разрешения переговорить с нашим комбатом. Ровным счётом через пару минут он вернулся и, вскочив на танк, умчался, сопровождаемый грохотом мотора.

И пришёл нам час. Острые свистки созывают батальон. «Всем ротам и взводам по местам! Господа офицеры, к командиру батальона!» Батальон – как машина: все на своих местах, всё проверяется, чувствуем, что будут события. И правда: спешно расходятся господа офицеры по своим ротам, нам сообщают сведения: танки противника в 20 километрах от нас, нам даётся час времени на сборы. Инструкции: оставить летнюю форму, надеть зимнюю, пополнить личный боевой запас каждого солдата. Бросить всё лишнее. Выступаем через час на Кралево.

И всё закипело. Сознание обострённой обстановки оживляет всё. По комнатам стоят ящики с патронами, ручными гранатами, деловито набиваются пулемётные обоймы, подсумки принимают дополнительную порцию патронов, солдаты переодеваются быстро, но спокойно. Хлебные сумки принимают в себя скромное добро солдата, фляжки наполняются водой. За полчаса всё готово. Осматриваю каждого, чтобы убедиться, что всё в порядке.

По углам громоздятся кучи брошенного добра. Требую собрать разбросанные патроны. Каждый взвод даёт по одному отделению на погрузку подвод. Всё идёт гладко, чисто и быстро. Дежурный по казармам свистит: «Спускаться вниз! Строиться во дворе!» Скрипят гружёные подводы, походные кухни выделяются среди них своими трубами, все вместе вытягиваются по дороге перед казармами, и вот создаётся колонна нашего батальона. В голове авангард, часть обоза, снова боевые части, опять обоз, подводы с больными и ранеными. Наша рота замыкает колонну, а наш взвод прикрывает всё. Выходим со двора. Колоссальное здание, ещё час тому назад полное жизни, стоит затихшее, пустое, глядя нам вслед блестящими на солнце окнами.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Присяга в Русском Корпусе

 

[Павел Стрелянов /К/]

Лейтенант Драценко, дежурный по роте, подходит. «Перебежчик остался в казарме! Убрать, чтоб не стрелял в спину!» – и колючим взглядом впивается в меня. Мне не нравится ни тон, ни приказание. Я не палач. Но приказ есть приказ, вызываю двоих и с разных входов влетаем в казарму. У лес­тницы на второй этаж встречаемся – пусто. Тихо, по-кошачьи, взбегаем наверх. Справа пусто, выглядываю из-за угла влево – вот он! Идёт по коридору с винтовкой в руке. Кто ему её дал?! Вид у него понурый, в больничной одежде. Идёт, оглядываясь. Выскакиваю с винтовкой наготове, а он, увидев меня, роняет свою и застывает, шевеля побелевшими губами. Ногой толкаю его винтовку назад, один из хлопцев подбирает. «По мою душу пришёл, – громким шёпотом говорит он, – простить не можешь! Застрелишь!» Ужас искажает его лицо. Я разворачиваюсь и бросаю ему через плечо: «Уходи скорей отсюда, красные скоро здесь будут, уходи, не жди!» Ребята облегчённо вздыхают и, громыхая сапогами, сбегают вместе со мной по лестнице.

Внизу я два раза стреляю в пол, и пули воют рикошетом по коридору. На душе у меня спокойно, давний вопрос решился, решился просто, без суда, без обвинений, без упрёков. Он остался. Мы уходим. Судьба! Что с ним стало? Бегом догоняем уже далеко ушедшую роту. Лейтенант Драценко вопросов не задаёт. Я тоже молчу.

По прямой, как стрела, дороге движемся на город. Над ним клубится дым от пожаров, слышна стрельба. Издалека видны реющие сербские национальные флаги. Вливаемся в город. Толпы народа стоят по обеим сторонам улицы и угрюмо, враждебно смот­рят на нас. Молчат.  Отдельные выкрики не воспринимаются толпой. Чувствуется, что достаточно одной искры, и всё взорвётся. Толпа становится всё гуще, начинает напирать угрожающе. «Винтовки на руку! Снять предохранитель!» Послушно ходят винтовки в руках, ритмично исполняя команду, наставив свои дула на толпу, и это угрожающее движение заставляет её шарахнуться от нас, освобождая проход. Колонну замыкает подвода с пулемётом, совсем как тачанка времён революции, и на ней несколько солдат с винтовками наизготовку.

Но вот улочки становятся уже, толпы народа потихоньку редеют, и мы выходим из улиц на дорогу, в поле, на волю. Исчезает чувство неизбежной опасности, только остаётся в подсознании тревога и насторожённость.

Печёт осеннее солнце. Жарко. Тело, отвыкшее от зимней формы, задыхается. Пот течёт по всему телу, мундиры на груди расстёгнуты до отказа. Ветерок поддувает, освежая разгорячённые лица. Километр идёт за километром, наш путь тянется параллельно железной дороге на Кралево. Налетевшая тучка обливает нас коротким и сильным дождём, и снова играет солнце в каплях дождя, алмазами осевших на траве, и радуга на горизонте приветствует нас. Где-то далеко глухо прозвучал сильный взрыв, и снова тишина.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Генерал-лейтенант Д.П.Драценко 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Вроде бы вдали слышна перестрелка, но так слабо, что кажется, будто слух обманывает. Вьётся дорога по полям, редкие пролески оживляют горизонт, и наша колонна, как змея, вьётся меж ними. Но неожиданные выстрелы и крики впереди заставляют нас рассыпаться в цепь, отдельные выстрелы переходят в ярую перестрелку, издалека нам кричат: «Примкнуть штыки! Примкнуть …!!!» Бегом, с винтовками наперевес, прочёсываем шливар (сливовая роща), в поле зрения попадает опрокинутый паровоз, лежащий на боку, разбросанные перевёрнутые вагоны и трупы в немецкой форме.

Неожиданно на опушке рощи впереди замечаем окопчики с засевшими в них четниками. Нас встречают жидким огнём, и мы налетаем, беря их в штыки. Бьём прик­ладами, ни выстрела, только стоны да тяжёлое дыхание, со свистом вырывающееся из груди. Вбиваю штык в чей-то мягкий живот и, вырвав его, бью прикладом прямо в бородатое лицо. Сбиваемся в кучу, кто-то сильно бьёт меня прикладом в спину так, что дух у меня перехватывает и ноги подкашиваются. Но, воспрянув, бегу вперёд и вбиваю штык в чёрную спину передо мной. Мы проскочили. Впереди один четник наводит на нас трясущимися руками винтовку и падает с размозжённой головой. Кто-то из хлопцев опередил его. Никого больше. Четники бегут перед нами, бросая винтовки, и исчезают в ближайшей роще.

На лужайке перед нами сидят и лежат фигуры в немецкой форме. Видно, с поезда взятые в плен. Нас окликают по-русски. Это наши корпусные и немцы также. Радостные лица. Среди них есть раненые. Двое наших несут одного на носилках, облитого кровью. Штанина разорвана, из ляжки вырван огромный кусок мяса. Скольжу взглядом по лицу, искажённому болью. О, Боже! Узнаю Чеснокова. «Друг родной», – сгибаюсь к нему, и он узнаёт меня. «Олег! Слава Богу, пришли!» Голова его заваливается назад, он в забытьи.

Раненых несут к подводам. Здоровые подбирают оружие четников, вооружаются. Их разбирают по ротам, но к нам никто не попал. У меня болит спина, вдохнуть тяжело, но креплюсь. Обходим вагоны, из некоторых выгружают на подводы консервы. На земле валяются тысячи папирос, по которым ходят, разодранные ранцы и разный хлам. Подбираю пару пакетов крепкой «Дравы» по сотне папирос каждый, и все, кому не лень, так же запасаются.

Хороним своих убитых в братской могиле: наши и немцы вместе. Вместе воевали, вместе жизнь положили и вместе легли отдыхать от ратных трудов. Отдав им почести, двигаемся дальше.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Похороны чинов Русского Корпуса 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Идём с дозорами впереди и по флангам, а сзади дежурный взвод печётся о нашей безопасности и о том, чтобы не было отставших. Среди нас идут пленные четники, понурые, с опущенными головами, плетутся в ожидании своей судьбы. Снова налетела тучка и обильно оросила нас дождём. Привал. Пора уж и отдохнуть нам. Голодные, как звери, накидываемся на наши съестные припасы. Поели, отдыхаем. Брат Юра лежит, задрав ноги на ствол дерева, и мечтательно курит. «Встань, Юрка, не лежи на влажной земле, простудишься!» – ругнул я его, а он смеётся: «Не бойсь, старина, ничего не будет, дай, чтоб кровь от ног отлила». Свистки дежурных поднимают нас, и снова стелется дорога перед нами.

Вдруг на бреющем полёте из-за горки налетел истребитель, и все мы рассыпались по полю и залегли по немецкой системе «hinlegen» («ложись» - нем.). Нам не до смеха. Четники воспользовались суматохой и метнулись под стоящий поблизости мост, а от него в кукурузное поле. Больше половины их легло под перекрёстным огнём наших бойцов, а остальные исчезли в кукурузе. А самолёт, покружив над нами, два раза прошёлся над кукурузным полем, поливая из пулемётов, и, покачав приветственно крыльями, улетел. Оказался нашим.

И снова дорога перед нами, заходящее солнце освещает уставшие лица, окрашивая всё в красноватый цвет. Быстро опускаются сумерки, звёздочки, как лампадки, зажигаются на небе, и вечерний ветерок качает ветки деревьев. Ночь. Дорога белеет впереди, и конца и края нет нашему пути, когда придём к цели, никто не знает. Полночь. Уцепившись рукой за борт одной подводы, шагаю и, шагая, сплю. Кажется, что это небылицы и враки, но совесть моя чиста перед вами, излагаю правду. Иду и как будто бы сны вижу.

«Унтер, а унтер, – жалобно-угрюмый голос выводит меня из забытья, – ходить дюже больно». Рядом со мной шагает коренастый дядя, боец Степанюк, я спросонья его не понимаю.

«Где болит? Что болит?» Знаю Степанюка, терпеливый он хлопец, и если жалуется, значит, терпению его конец. «Меж ног натёр, от пота это, – пригнувшись ко мне, как тайну, сообщает он, – дюже болит».

Я от смеха чуть не лопаюсь, вот так тайна! Я и сам растёрся, да похуже, в другом месте. Больно, да терпеть надо. Отстаю от подводы, проверяю отделение. Ну и ну!! Большинство жалуется. Я к фельдшеру нашему, к Юрке Бабичеву*, с трудом нашёл. «Юра, помогай, ребята ходить не могут». Объясняю, в чём дело. «Ну, не волнуйся, я сейчас». И он исчезает во мраке.

---------------------------------------------------------------------------------------------  

*Бабич(ев) Георгий Николаевич – р. 3 мар. 1901 г., в эмиграции в Югославии. В Русском Корпусе юнкер 5-й роты 2-го батальона 3-го полка, Военно-училищные курсы 1943, подпоручик 1944, на янв. 1945 фельдшер 5-й роты 2-го батальона 5-го полка (унтер-офицер). После 1945 в США, ум. в Нью-Йорке 16 июня 1969 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Батальон 3-го полка в походе на Зветчан из Косы Митровицы. Сбоку (в фуражке) полк. Б.К.Станкевич. Все чины в югославянской форме

 

[Павел Стрелянов /К/]

Через четверть часа в голове нашей роты загорелся слабый свет ручного фонарика. Слышен смех и голос Бабичева: «Растёрся? Снимай штаны! Нагнись! Следующий!» Это Юра с двумя помощниками тальком присыпают развинченную роту и ставят её на порошковый ход. Ну и смех!! При свете фонарика блестит обнажённый зад, получая свою порцию талька. Со вздохом облегчения бедняга исчезает, а на смену ему появляется новый. И я там был, и свою порцию получил. Вот облегчение!!!

В рядах шутят: «Бабичев поход спас! Отблагодарим потом его за это». А Юрка в ответ говорит, что если будут угощать его, так он из лёгких вин предпочитает коньяк. Рота ожила, слышны смех и шутки. Видно, что новость дошла до других, и в разных местах засветились фонарики. Лечили солдат, применяя «бабичус методус»!

Подходит брат мой Юра. Жалуется на озноб, плохо себя чувствует. Я озабочен, прошу Бабичева дать что-нибудь брату, хочу усадить Юру на подводу, но он отказывается и уходит в ночь к своему отделению. Я опечален, но надеюсь, что ничего сложного у него не будет, крепкий он у меня.

Четыре часа утра, по колонне идёт слух, что до Кральево осталось десять километров, значит, часикам к шести будем. Усталость берет своё, это впервые в нашей корпусной жизни такой длинный переход, и это нам был экзамен на будущее, который мы выдержали хорошо.

Светает. Видны уже серые лица солдат с высохшими подтёками пота на щеках, припухшие от бессонной ночи глаза. Через полчаса уже можно различить вдали колокольни церквей, водокачки на железнодорожной станции, к которой мы идём, дома города. Кральево! Наконец-то дошли! И оставшейся энергии нам хватает, чтобы перестроиться, подтянуться и бодро войти в город. Пришли!

 

[Павел Стрелянов /К/]

Слева направо: ГШ полковник Ф.А.Думский, о. Борис Молчанов и врач А.И.Стоянов. Кральево.

Думский Федор Анатольевич – р. 1881 г. в Харьковской губ., АГШ 1915, капитан, и.д. начальника штаба 36-го арм. корпуса. В 1918 в гетманской армии, пом. начальника дислокационной части ГУГШ, войсковой старшина (26.08.1918). Во ВСЮР с 22 янв. 1919, штаб-офицер для поручений штаба 2-го Кубанского корпуса, с 12 окт. 1919 нач. штаба Сводно-гвардейской пех. дивизии, в Русской Армии полковник, на 28 дек. 1920 в штабе 1-й пех. дивизии в Галлиполи. В эмиграции в Югославии, 1938 руководитель Высших военно-научных курсов в Белой Церкви. В Русском Корпусе с 31 окт. 1941 преподаватель Военно-училищных курсов 1-го полка (лейтенант), на 1 мая 1942 адъютант 2-го батальона того же полка, затем адъютант 1-го батальона 3-го полка, попал с отрядом в засаду четников у Пожеги, убит 16 окт. 1944 г.

Молчанов Борис Николаевич – р. 6 авг. 1896 г. в Санкт-Петербурге, сын священника, Санкт-Петербургская духовная семинария 1916, военное училище, прапорщик артиллерии на Румынском фронте. В Северо-Западной армии с 4 июня 1919, в отряде гр. Палена, в дек. 1919 в штабе 1-го арм. корпуса. В эмиграции во Франции, с 1927 священник, окончил Богословский институт в Париже, к 1937 активист НОРР в Англии, затем в Югославии, 1 сен. 1939–фев. 1940 священник Первого русского КК, протоиерей. В Русском Корпусе, с 23 янв. 1942 полковой священник 3-го полка, с янв. 1944 священник 5-го полка, с 26 мая 1945 и.д. корпусного священника. После 1945 во Франции, с 1953 законоучитель Версальского КК, с 1956 в США, умер в Нью-Йорке 22 авг. 1963 г.

Стоянов Андрей Иванович – р. 1 янв. 1873 г., Харьковский университет 1899, Военно-Медицинская Академия, действительный статский советник, доктор медицины, морской врач. В Русско-японской войне. Во ВСЮР и Русской Армии флагманский врач Черноморского флота. В эмиграции в Югославии, 16 апр. 1937–1 сен. 1937 врач Первого русского КК. В Русском Корпусе военный врач. К 1954 в Аргентине, умер в Буэнос-Айресе 4 мая 1967 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Тишина царит над зданием, выделенным нам под казармы. Жизнь в нём замерла, все спят, лишь часовые, часто позёвывая, прогуливаются на своих пос­тах. Не повезло им, с похода прямо в караулку, посты нести. И мне досталось тоже, дежурным по роте назначен. Работы мало, все спят, от похода отдыхают.  

Лейтенант Дурасов, дежурный офицер по батальону, часто выскакивает на двор прогуляться, видно, старается сон стряхнуть с себя. И мне тяжело, спина от вчерашнего удара болит, вздохнуть глубоко не могу. Глаза мои слипаются, присесть боюсь, знаю, что сразу усну. Час тому назад двор кишел солдатами, а сейчас ни души, кроме нас, служак. У походной кухни Киселёв, наш временный повар, сонно мешает черпаком в котле и лениво переругивается с помощниками, лежащими в тени под подводой. Дневальные, как морёные мухи, не шагают, а тащатся по коридорам. Выхожу на двор, стоящие поблизости часовые подтягиваются, желая этим доказать, что есть ещё порох в пороховницах. Звуки города долетают до нас отдалённо, глухо. Свистки паровозов со станции, грохот проезжающих подвод и моторизованных частей, весь этот шум не в силах разрушить чары сонного царства.

Кральево! Главный дорожный узел и место сбора отступающих войск. Куда нас кинут дальше, пока неизвестно. В городе полно складов – еды, консервов, одежды, обуви, боеприпасов. Проходя утром по улицам в направлении казарм, мы видели их в большом количестве.

Где-то вдалеке ухают пушки, видно, там позиции. Стрелки часов как будто стоят, и время не движется. Отдых всем дан до двенадцати дня. В двенадцать подъём, и сразу всё оживёт. И нам будет веселее.

Время подходит, лейтенант Дурасов всё чаще смотрит на часы, и вот раздаются по всем этажам свистки и голоса дежурных: «Подъём! Подъём!». Двор постепенно оживает, наполняясь снующими солдатами, жизнь бьёт ключом, входя в привычное русло. В умывалках плещут себе в лицо воду и фыркают, как моржи, солдаты. Одни бреются, а другим и брить нечего, совсем юнцы. Смех да шутки! Ожили ребята, вот что значит молодость! Скоро и нас, дежурных, сменили, и настал черёд желанного отдыха. Обеда я не дождался и спал как сурок.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Артиллеристы. Установка орудия 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Кто-то толкает меня в бок, я в ответ мычу и стараюсь забыться, но меня настойчиво будят. Открываю глаза. На корточках рядом со мной присел Володя Данненберг, друг детства, отделенный другого взвода, служащий вместе с братом. «Олег, – говорит он мне, – дело дрянь, брат твой Юрка болен. Жар у него! Бредит!» Вскакиваю, сон как рукой сняло. Бегу с Володей на третий этаж. Брат в бреду, мечется, не узнаёт меня. Батальонный врач Алфёров, осмотрев его, покачал головой: «Кажется, воспаление лёгких». Дал нам наставления, что делать, захватил с собой Бабичева, чтобы выдать ему нужные брату лекарства и выписать ему сопроводительную бумагу со спешным назначением в военный лазарет. Я тут же вспомнил, как Юрка накануне лежал, отдыхая, вспотевший да на мокрой земле.

Под действием лекарств часа полтора-два спустя жар стих, брат очнулся. Ухаживаю за ним, а он то заснёт, то проснётся, воды просит. К вечеру снова пришёл доктор Алфёров, осмотрел брата и, отведя меня в сторонку, сказал, что госпиталь за­бит и только к завтрашнему дню брата смогут принять. Дал нам указания на ночь и ушёл. Юрка Бабичев, наш фельдшер, погнал меня восвояси: «Иди, отдыхай! Я за ним послежу, при нём останусь». Бойцы Юриного отделения также говорили мне: «Идите! Мы за ним присмотрим, фельдшеру поможем». Оставив брата в надёжных руках, я вернулся к своему отделению.

На следующий день брату стало лучше. «Живуч, курилка!» – говорит о брате Бабичев, увидев меня. Смеётся, ероша рукой свою шевелюру, и добавляет: «Скоро поправится».

А тем временем солдаты пронюхали, что рядом с нами находится склад обмунди­рования. Сунулись было туда, да где там. Немец-кладовщик кричит: «Nein!» и не допускает, добро своё бережёт. Как собака на сене, сама не ест и других не подпускает. Я к лейтенанту Дурасову, разрешения и помощи прошу, чтобы на склад попасть, приодеться, да и обуться бы не мешало. Только мы успели к складу подойти, как нам повезло. Подъехала машина, из неё выкатился, как шар, толстый майор, прокричал что-то кладовщику, а тот в ответ только щёлкает каблуками и плачущим голосом отвечает: «Jawohl, herr major, jawohl!!»* В клубах дыма и пыли майор исчез на горизонте, а кладовщик, открыв настежь двери, убитым голосом сказал: «Bitte!»**. Обхватив голову руками, он причитал: «Mein Gott! Mein Gott!» *** Как объяснил нам лейтенант Дурасов, был дан приказ одевать всех желающих и ликвидировать склады. Вскоре склад наполнился солдатами. Одни мерили сапоги, другие же, схватив брюки за штанины, разводили вширь руками, пробуя, подходит ли по мерке. Кто кителя мерил, а кто шинели. Мне удалось найти по мерке пару кавалерийских брюк с кожаными леями**** и пару высоких кавалерийских сапог. Доволен был, сдал их в обоз. Бойцам советую старую обувь не бросать, пока не разносят новую. Но куда там! Все в новых добротных пехотных сапогах. Кичатся друг перед другом, павлинами ходят. Довольные! Я на это рукой махнул, будет по­ход, так поплачут горько, будет жизни школа.

---------------------------------------------------------------------

*Так точно, господин майор, так точно! (нем.).

**Пожалуйста! (нем.).

***Боже мой! Боже мой! (нем.)

****Леи – нашивки, обычно кожаные, на кавалерийских брюках в местах, которые при езде соприкасаются с седлом.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Алферов Василий Иванович – р. ок. 1893 г., в эмиграции в Югославии, 1 сен. 1937–1 сен. 1939 врач Первого русского КК. В Русском Корпусе ассистент-врач, на 24 фев. 1945 военный врач 1-го батальона 4-го полка. Доктор медицины, умер в Клагенфурте (Австрия) 9 мар. 1986 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Навещаю брата, там уже доктор Алфёров стоит у койки и головой качает: «Ты, голубчик, лежи и вставать не думай. Болезнь твоя не шутка, и в строй не просись». Бабичев сочувственно поддакивает, волосы свои ерошит. Брат огорчённо смотрит на меня, а я развожу руками, мол, я тут ни при чём.

Свистки дежурных раздаются по коридорам. «Командный состав, – кричат, – к командирам рот на сбор!» Хорунжий Протопопов в кругу командиров взводов обраща­ется к нам, унтер-офицерскому составу, с тем, чтобы мы передали бойцам цель нашего предстоящего похода, который, кстати, будет трудным. Поход на Чачак, окружённый в данный момент силами войск Советского Союза и партизанами. Он рассказывает нам, что были попытки двух батальонов «Принца Евгения» пробиться, но потерпели поражение с большим уроном. Также безуспешно завершилась попытка прорыва каких-то батальонов гренадерского полка. Оба неудачных прорыва были совершены днём, и поэтому наш командный состав решил пробиваться ночью. Прикрытые ночным мра­ком, мы ни в коем случае не должны отделяться и рас­пыляться. Необходимо проверить запас боеприпасов и снабдить бойцов сухим пайком.

У нас радостные взгляды, рот до ушей. Все мы любим паёк. Улыбаясь нам в ответ, хорунжий Протопопов сообщает, что выступаем в 16 часов и что к этому моменту всё должно быть готово. «А сейчас, господа, печальная весть. Шестая рота, которая двигалась на Кральево по другой дороге, попала в окружение четников. Лейтенант Дуброва с десятком солдат вырвался из окружения и, прибыв, доложил об этом. Какова судьба шестой, пока неизвестно. Это всё, господа, можете идти». Гурьбой выходим и, переговорив кратко обо всём услышанном, расходимся по отделениям. Работы много, а времени мало.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Протопопов Николай Николаевич-мл. – р. 1921 г. в Гаково (Югославия), казак ст. Екатериноградской ТКВ, учился в Первом русском КК до 1939, окончил Русско-сербскую гимназию в Белграде, юнкер Югославской военной академии. В Русском Корпусе юнкер 2-й сотни 1-го батальона 1-го полка, Военно-училищные курсы 1942, подпоручик (хорунжий), 1945 в офицерской школе РОА. После 1945 в Бельгии, Аргентине, с 1964 в США, с 1981 Терский Войсковой атаман, с 1976 редактор журнала «Наши Вести», умер в Санта-Розе 1998 г.   

 

[Павел Стрелянов /К/]

Приходит Бабичев, взволнованно сообщает, что брат мой Юра, узнав о походе, рвётся вон из кровати. «Хоть тёзка он мне, но буян изрядный. Идём, успокой его». Спешим туда, брат уже одет в походную форму, сидит бледный, запыхавшийся, со слезами на глазах.

«Олег! Сил нет! Стою – качаюсь, хожу, как пьяный!» Уговорил его прилечь, отдохнуть, а сам лечу к князю Якову Александровичу Амилахвари: «Отец! Помоги! Что с Юркой делать?!» Яков Александрович, подумав, развёл руками: «Тут, брат ты мой, много не сделаешь, только остаётся уложить его в немецкую полевую подводу, обложим ранцами, как в люльке будет». Немецкие подводы тяжеленые, толстыми досками, как броней, обшиты по бокам. Недаром их битюги тянут. Так мы и решили.

Коля Шиловцев помогает мне вести брата, а он, бедняга, обняв нас за плечи, едва переставляет ноги. Только хотели его уложить, как лёгкая бричка подкатила к нам, и из неё вывалился доктор Алфёров: «Куда его тянете?! В подводу уложить?! Лиходеи вы, что ли?! Смерти его хотите?? Уложить в бричку и в госпиталь!!» Брат и я поникли головами. «Олег! Юра! Доктор прав. Не настаивайте», – угова­ривает нас Яков Александрович. Прощался я с братом, шёл рядом с бричкой, держа его за руку. У ворот ещё раз простились, и долго я стоял, глядя ему вслед, не зная, что больше никогда не увидимся. Судьба, кисмет!

Спите, орлы боевые,

Вы со спокойной душой!

Вы заслужили, родные,

Славу и вечный покой.

 

Послеобеденный зной висит над долиной, иногда ветерок освежит батальон в походе. Как лёгкий дымок, стелется пыль под ногами. А солнце жжёт, и пот течёт со лба струями. Семьдесят километров от Кральева до Чачака. Сперва долина, потом холмы, кремнистая дорога тверда и утомляет ногу. Скрипят наплечные ремни. Батальон растянут в колонну по одному, идём по обочине дороги, а рядом с нами, громыхая колёсами, по шоссе идут подводы. Сюрприз, преподнесённый нам в последний момент. Кем? Не знаю! Но обоз-то здесь! Идёт рядом. Ощутим! 105 подвод Штаба Русского Корпуса, не считая наших. Архивы, бумаги и всё такое прочее. Действительно, подарок для частей, идущих пробивать дорогу. Но, как говорится, Бог не без милости, а казак не без счастья.

Вдруг, откуда ни возьмись, появляется ординарец от хорунжего Протопопова, ко мне обращается: «Командир роты к себе просит». Я с ординарцем, сдав отделение ефрейтору Дьячку, обгоняю колонну и предстаю пред ясные очи командира, чтобы услышать следующее: «Ввиду того, что мы так растянулись из-за обоза, прошу вас взять под своё усмотрение последнюю часть колонны. Проследите, чтобы не было отставших. Сбивших ноги можете сажать на подводы. Надеюсь на вас! Все решения в ваших руках». Просьба нача­­льника – приказ. Для меня – обязательный. «Да, кстати, – продолжает командир роты, – получите лошадь, чтобы вы могли свободно передвигаться при этих расстояниях». Так и было. По его приказу получил я своего конька из штаба связи.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Офицер Русского Корпуса      

 

[Павел Стрелянов /К/]

Крутится, вертится Конёк-Горбунок подо мною. Ну чёрт, а не конёк! Откуда его только выкопали! Пока садился на него, он норовил меня за колено укусить и крутился подо мною, как бес в капкане. Нет, врёшь, не возьмёшь, не сбросишь меня. Недаром я в конном заводе полковника Попова пять месяцев провёл. Добровольцем, правда, но я там многому научился. В далёких разведках участвовал. То были добрые времена моего пребывания во втором полку, в руднике Бор.

Прежде чем сесть на него, я срезал хорошую лозу в ближайшем кустарнике. Она мне пригодилась. Чтобы как следует нам понять друг друга, огрел я его лозой, не щадя, пару раз, и сразу между нами родилась любовь. Он бросил свои балканские повадки, а я его трепал по шее, угощая изредка кусочками хлеба из своего запаса.

Колонна длинная, пропускаю её, стоя с Коньком-Горбунком на обочине дороги, а потом на доброй рыси к трети колонны добираюсь. Солнце печёт яро. Невдалеке вижу мой взвод, бойцы идут, мундиры на груди открыты, рукава завёрнуты до локтя, одежда вся в пятнах пота. Многие прихрамывают, это сапоги новые дают о себе знать. Пускай учатся, раз совета не слушались.

Вдруг позади колонны раздаётся выстрел. Галопом несусь туда. Куча солдат возится над кем-то, яростно ругаясь. «Эй!!! В чём дело?!» Толпа расступается, вижу, двое держат одного, а третий вяжет ему руки. «В чем дело?» – повторяю воп­рос. «Да вот, – говорят, – напился до безобразия, схватился за винтовку, стрелял в одного, да промазал, а лошадь ранил!» Что делать мне с ним? Распоряжаюсь, чтобы так, связанным, положили его на подводу. Распрягли раненую лошадь, заменили другой, а та, раненая, шла свободно за нами и иногда тихо ржала.

У подводы с пьяным шёл всё время седой как лунь солдат и разговаривал с ним. Подъехав ближе, я услыхал не разговор, а строгий выговор с бранью: «Опять как свинья нализался! Обещал, что пить не будешь, так где ж твоё слово? Псу под хвост кинул!» А тот, глядя вниз с подводы, жалобным голо­сом молил: «Развяжи меня, ради Бога! Развяжи!». «Лежи там и молчи, не гневи меня!» – покрикивал в ответ седовласый, грозя ему кулаком. Поравнявшись с ними, я спросил, не родственники ли они. «Да нет, друзья мы с ним с Первой мировой, вместе на Румынском фронте были».

Я слез с коня и, ведя его на поводу, пошёл рядом со старым солдатом, слушая его рассказы о прошлом. О том, что он со своим другом никогда не расставался. О том, как из Румынии походом в Дроздовском полку шли спасать Россию от коммунизма. Как на полях России дрались Дроздовцы с большевиками, заслуживая славу со своим командиром. А пьяный, услыхав о Румынии и походах, начал кричать: «Мы Дроздовцы! Да здравствуют дрозды!» – и пьяно затянул песню:

 

Из Румынии походом

Шёл Дроздовский славный полк,

Для спасения народа

Нёс геройски трудный долг.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Шургаевич Константин Николаевич – р. 1894 г. в Меджибуте, 2-й КК, ЕКУ 1914. В Великой войне офицер 12-го гус. Ахтырского полка. В Добровольческой армии с 1918 во 2-м Дроздовском конном полку, затем в эскадроне 12-го гусарского полка, в янв. 1920 с тифом в госпитале в Новороссийске, на 18 дек. 1920 во 2-м кавалерийском полку в Галлиполи, штабс-ротмистр. В эмиграции в Югославии ротмистр. В Русском Корпусе. После 1945 в Бразилии, председатель отдела СЧРК в Сан-Паулу, умер там же в 1962 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Голос его терялся в стуке колёс и скрипе подвод. А друг его, весь погружённый в воспоминания, рассказывал о Крыме, потом о Лемносе и Галлиполи, за­тем перешёл на Югославию, как пошли в Русский Корпус. «А он спился с горя, – уныло говорил рассказчик, – ведь подумайте, в третий раз проигрываем! Спился, до белой горячки дошёл, едва в лазарете его откачали. А сейчас вот уже вторую неделю пьёт, спасу нет. На днях чуть людей не поубивал, буйным стал, сегодня вот тоже. Устал я следить за ним. Что делать, не знаю, но не брошу его! Вместе были и вместе дальше будем!»

Шли дальше молча, а потом я, взгромоздившись на моего Конька-Горбунка, рысью поскакал прочь, к голове колонны, следя за порядком. Солнце опустилось низко, посвежело. С левой стороны пошли холмы лесистые, а справа далеко расстилалась долина, похожая на степь. За нею в туманной дымке намечались горы.

Еду рядом с одной повозкой, как вдруг возница, повернувшись ко мне и указывая кнутом, говорит: «Смотрите, смотрите! Вас кличут!» А там, на опушке леса, недалеко от дороги, один из бойцов, не то на корточках, не то на коленях, вполоборота к нам, призывно машет рукой и поглядывает в лес. Видно, что-то заметил. Качусь кубарем с коня, винтовка больно бьёт затвором по хребту, срываю её и несусь, пригнувшись, к лесу. За мной срывается ещё пара солдат, и, едва сдерживая дыха­ние, мы подкрадываемся к опушке. «Смотрите, унтер!» – шепчет мне боец, а я, сорвав пилотку, выглядываю из-за бугра. Вижу крутой спуск, за ним большую лужайку, а на ней стоит огромный грузовик. Около него копошится группа чет­ников, человек шесть, а рядом, понурив головы, в одном нижнем белье стоят двое со связанными руками. Один из бойцов, не выдержав, пальнул по четникам, и все мы начали вразнобой стрелять. Теряя шубары*, бежали четники без оглядки. Наша беспорядочная пальба хотя и не убила никого, но напугала.

На бегу заряжая винтовки, бросились к грузовику. Увидев нас, один из связанных упал на колени и крикнул, глядя в небо: «Mein Gott! Danke!» **. Оказались немцы. Водитель и его помощник, освобождённые от своих пут, бросились к грузовику. Ликуя, завели его, и он, зарычав мотором, двинулся к дороге. Неожиданное появление грузовика на шоссе просто ошеломило всех. Но, видя счастливые лица немцев и наш торжествующий вид, бойцы поняли, в чём дело. Помощник водителя, высунувшись по пояс из кабины, кричал нам: «Heil! Danke! Heil!» *** – и размахивал руками. А наши братцы кричали немцам «ура!» в ответ.

---------------------------------------------------------------------------------

*Овчинная шапка наподобие папахи (серб.).

**Слава Богу! (нем.)

***Ура! Спасибо! Ура! (нем.)

 

[Павел Стрелянов /К/]

Конный взвод. Все чины в югославянской форме  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Я лихо слетал на коньке к командиру роты, доложил о случившемся. «Прекрасно, – сказал он, – пусть грузовик займёт место в колонне, а в нём пусть едет взвод лейтенанта Дурасова, на один час, а потом по очереди будут сидеть другие взводы. Вам и бойцам спасибо за дело!» Ответил, что рад стараться, и, развернув конька, понёсся к лейтенанту Дурасову. Взвод прямо возликовал, услышав о возможности отдохнуть, особенно те, с подбитыми ногами.

Пробираюсь мелкой рысью на своём Горбунке к задним подводам. А там кутерьма. Стоят подводы, меж ними снуют солдаты и, крича, ловят кого-то. Поймали. Волокут окровавленного пьяницу. Он, барахтаясь, срамно ругается, обещая всех перебить. Оказывается, кто-то его освободил, и он, обнажив штык, рубя, как палашом, одного ранил. Вот тут и началась погоня за ним. Обвиняли старого солдата, потакавшего буяну, говорили, что нужно сдать его под арест. Когда я закричал двум солдатам: «Вяжи его!», ко мне бросился седовласый его друг с просьбой оставить пьяницу ему на попечение, обещая, что тот больше никого не тронет.

«По местам, – кричу я, – трогай!» Все разошлись, и пошли стучать-скрипеть подводы, догоняя колонну. А старый солдат, обняв своего друга за плечи, шёл с ним за последней подводой. Шли они и отставали. Оглянувшись, я крикнул им: «Не отставайте!» В ответ мне крикнули, что сейчас догонят. Вторично обернувшись, я больше их не увидел, их скрыл поворот дороги.

Вдруг раздались два выстрела. Развернув коня, снимая винтовку, я помчался назад. А вот и они. Осадив коня, спры­гиваю к ним, лежащим в пыли на дороге, окровавленным и безмолвным. Старый сол­дат исполнил своё слово, его друг не будет больше мешать никому, но и сам он не бросил своего друга и ушёл вместе с ним. Постоял я над ними, обнажив голову, а затем, догнав своих, велел развернуть лёгкую подводу и подобрать тела. После ехал верхом около подводы, посматривая на лежащих, а от качки и тряски, трупы друзей шевелились, как бы беседуя.

Так ушли два дроздовца, пополнив ряды павших в бою соратников. Печальную новость доложил я ротному командиру, а он, сняв фуражку, перекрестился, сказав: «Помилуй их, Боже, и дай им покой».

 

[Павел Стрелянов /К/]

Ветераны-добровольцы Русского Корпуса в югославянской форме

 

[Павел Стрелянов /К/]

Вечерело. Солнце давно ушло на запад, и багровый отсвет его давал знать, что скоро придёт ночная прохлада и освободит нас от дневного зноя. С левой стороны отстали холмы, лесистые горы надвигались на нас. Горизонт приблизился, сумрак укрыл нас и природу, а труд наш продолжается. Шаг за шагом, километр за километром преодолеваем пространство. Мне-то легко, я конный, мой Горбунок трясёт гривой, ступая наравне с грузовиком.

Наш взвод давно уже шагает по дороге, и другие сидят на площадке грузовика, отдыхая от трудов дневных. Но три пулемёта смотрят грозно с бортов в направлении гор, единственного места, откуда может произойти нападение. Действия наши изменились. Один взвод прикрывает обоз на время ночного перехода. Грузовик пройдёт до середины колонны и встанет, ожидая, чтобы хвост подошёл. В случае чего всюду на помощь поспеет.

Когда подойдёт очередь нашему взводу садиться, придётся мне оставить моего Конька-Горбунка и присоединиться к моему отделению. Жаль! За эти пару часов я привык к нему и его босанским повадкам. Его шаг, скрип седла, мерное покачивание ублажают душу мою. Не хочется мне расставаться с ним. Неужели сказывается во мне киргизская кровь? Мать моя, полукровка, астраханка, часто говорила мне, когда я ещё мальчуганом был: «Велик народ наш российский и велика земля наша Россия. Все там жили свободно, у всех права были одинаковы, будь ты татарин, калмык, башкир иль кавказец, все были русские. И была она, Россия, единая и неделимая! Люби её».

Вот и наша очередь влезать на грузовик. Тьма кромешная, луны нет, что нам на руку, только звёзды на небе ярко мигают нам, да дорога едва белеет. Мой конёк сдан в штаб связи, а я жду у обочины дороги грузовика. Тихо воркует мотор грузовика, а я, прежде чем влезть на площадку, стою на подножке. Водитель треплет рукой по плечу, говорит: «Kamerad!». Видно, всю жизнь будет помнить нас, русских, если до конца войны доживёт. Дай Бог, чтоб дожил. В кузове не тесно для нашего состава: 1x3x18, да три пулемёта. Поредели наши ряды. Лейтенант Дурасов в кабине с водителем сидит. Свежо нам на платформе, тихо всё, от думок глаза слипаются.

Быстро прошло время. Сменяемся. Ребята другого взвода радуются: «Прогулка вам, отдых нам!» Ну что ж! Свои же!! Шагаю в темноте, глаза к ней уже привыкли, дорога белеет. Часто спотыкаемся о кочки, но всё же шаг за шагом движемся вперёд. Часто грузовик обгоняет нас, а затем, встав где-нибудь, пропускает. 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

С боевым другом 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Часикам к одиннадцати ночи настал опять наш черёд лезть в грузовик. Только расположились, предвкушая отдых, как вдруг впереди средней части колонны неожиданно заговорили автоматы и послышалась стрельба из винтовок. Загорелась перестрелка.

Наш грузовик резко рванул вперёд на подмогу и в два счёта оказался у места. Заработали и наши пулемёты, а бойцы по команде Коли Шиловцева стали стрелять залпами в направлении огня противника. Ни зги не видно на фоне чёрной горы перед нами, стреляем наугад, а пулемёты ведут огонь в разных направ­лениях. Пули противника по той же причине, из-за темноты, не дающей прицелиться, летят высоко, не причиняя вреда. И вдруг все затихло. Ускоренно проходит колонна, фыркают лошади. Лейтенант Дурасов, склонившись над бортом площадки, подгоняет колонну: «Скорее! Сократить дистанцию! Не отставать!» Колонна прошла, и мы снова по обочине тихонько обходим её. Водитель грузовика просто чует дорогу, он так уверенно ведёт свою машину, без заминок, без рывков! Опыт ли времён войны? Бог знает!

Снова завязалась сильная перестрелка в голове колонны. Все остановились. Грузовик проехал немного и тоже встал. Выжидаем. На горе раздаются глухие сильные выстрелы, и через пару секунд над нашими головами, характерно шипя, летят бомбы. «Ш-ш-ш-ш-ах!» – рвутся за нами на поле. Бомбомёты! Ещё пара залпов. Осколки летят во все стороны. Хрипя, ржут раненые лошади. Наше счастье, что бомбы давали маленький перелёт. Падай они на дорогу, превратили бы нас в кашу. И снова обрушился на нас шквал автоматного и ружейного огня, и снова высоко. Видим вспышки выстрелов противника и бьём залпами по ним. Даём отпор, да какой! Видно, стреляем с успехом, стрельба их осеклась, пошла неровно, а затем умолкла. Слышны стоны и крики со стороны противника. У нас есть раненые. Снова нас обстреляли и замолкли. В обозе раненые возницы стонут. Дан приказ идти вперёд, но из-за убитых лошадей стоим.

Слетаем с грузовика и помогаем возчикам распрягать лошадей из запутанных постромок, стаскивать с дороги убитых. Всё происходит быстро, деловито, без разговоров. Под огнём противника не поговоришь. Особенно трудно было стаскивать с дороги убитых лошадей. Но кто-то догадался и, заарканив убитую лошадь, привязывал другой конец верёвки за грузовик и в мгновение ока ста­скивал лошадь на обочину. Так шёл час за часом. Стрельба, стоим, потом снова вперёд. Противник щупал нас то там, то здесь, стараясь разорвать колонну.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Обоз