Из архива Кубанского Атамана генерала Науменко

[Павел Стрелянов /К/]

Утро морозное, за щёки и нос хватает. Ноябрь на носу. Последний часовой притопывает ногами, греется. Увидев меня, тянется, вид бодрый: «На мосту без происшествий». Алексюк ругает мула почём зря – не даётся седлать. Дьячек раздаёт паёк на скорость.

Бежит Данненберг: «В колонну, в колонну, выходить на дорогу повзводно». Могучий голос князя разносит обозных вдоль и поперёк. Ржут кони, скрипят гружёные подводы. Выступаем. И снова тянется перед нами дорога, и новый день похож на вчерашний, за исключением, быть может, того, что день ясный и морозный. Наш взводный, Дурасов, осмотрев нас, спешит, обгоняя колонну роты, к командиру нашему, Драценко, видно, на рапорт. Другие взводные спешат тоже.

            Потихоньку втягиваемся в полосу снега, дорога становится твёрдой, островки снега появляются всё чаще и чаще, то справа, то слева среди деревьев, лиственный лес кончается, огромные ели его заменяют, и хвойный лес одевает скаты гор.

И вот, час или два спустя, идём по зимнему ландшафту, и пар поднимается от нашего дыхания. Хорошо, свежо. И кони как будто подбодрились, видно, легче им тянуть, но всё же местами помогаем. Говорят, что к ночи дойдём до перевала. К обеду дорога становится круче. Колонна наша сошла на обочину. Отдыхаем, доедаем выданный вчера паёк. Не густо, но хоть червячка заморили. Дымятся папироски на морозном воздухе. Мы, разогретые маршем, холода не чувствуем. Отдыхают люди и кони. Нам предстоит путь с крутыми подъёмами и нужно набраться сил. Стоим группками, разговариваем.

            Выходим на дорогу, отдохнувшие кони берут хорошо, идём бодро. Дорога всё круче, вскоре лошади выбиваются из сил, и мы помогаем им что есть мочи. Толкаем, пот градом течёт по лицам, сапоги скользят по снегу, падаем на колени, встаём, толкаем дальше.

И могучий русский мат висит густо в воздухе и служит как бы отдушиной в нашем напряжении. Остряки кричат: «Подать батальон Черепова, чтоб присыпали песочком!» Люди от смеха ржут, как кони, а кони прядают ушами. Вконец выбиваемся из сил. Привал. Смех нас оживляет, и усталость проходит.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Генерал А.Н.Черепов 

 

[Павел Стрелянов /К/]

И так перекатами, с привалами, ухая, крякая, обливаясь потом, матюкаясь, одолели мы последний подъём и вошли в леваду, огромную, как долина. Она была зажата среди гор, с опушками соснового леса. «На отдых! Готовиться к ночёвке! Первый взвод, за мной! Второй взвод, сюда!» – запели команды, и люди расходятся по указанным участкам. Взводные обходят свои взводы, отделенные проверяют людей, оружие, снаряжение, обмундирование. Разрешено разводить костры. На этом участке дорога как следует охранялась нашими и немецкими частями вдалеке на позициях, так что разводить огонь было безопасно, а самолёты по ночам бездействовали.

            Осматриваю мой участок, место голое, как тарелка, метрах в двухстах – густой сосновый лес, глубокий снег под ногами, над головой звёзды ласково подмигивают, и всё, и ничего больше. Ни кола ни двора, хоть шаром покати. Иду, рапортую Дурасову, что отделение в порядке, все налицо, подбитых нет. Ребята за это время очистили место для костра от снега, достали дров, и к моему приходу весёлые языки костра посылали искры к тёмному небу. Вернулся Дьячек с пустыми руками: «Подвода с продуктами осталась далеко внизу, обозные с пристяжными конями пошли вниз помогать, и князь с ними». Ночь давно обступила нас, всюду видны костры. Долетают обрывки разговоров, смех, движения людей, готовящихся к ночи, чувствуется беззаботность солдат, отдыхающих после трудного похода.

            Весело горит костёр, потрескивает, обдаёт теплом, приглашает, хорошо около него. Запас дров лежит большой, на всю ночь. Ребята волокут из леса, себе и мне, свежесрубленные еловые ветки для ночлега на снегу, вместо кроватей. Мул наш также стоит около костра, греется. Немолодой, видно, у ноздрей седина, покрыт шрамами, боевой, значит. Мирно прядает ушами, ест из торбы, что висит у него на голове. Отдыхает. Заслужил.

Мы его обнаружили стоящим около дороги, по которой мы шли. Стоял одиноко, брошенный, раненый, отощавший. Было это месяца три тому назад. Ребята лечили его, ухаживали за ним, как за ребёнком, и вскоре заблестела его шерсть, отъелся мул. Ходил за Алексюком, как собака, привязался к нему. Его только и слушал. Хлопцы подшучивали, спрашивали, не родственники ли они. Алексюк не обижался, покладистый парень. Он заведовал продуктами, которые нёс мул. Мука разных видов, сало, смалец, разные консервы. Был Алексюк в моём монастыре «брат-кладовщик», и эту должность исполнял не за страх, а за совесть. А мул часто, бывало, заигрывал с ним, не давался якобы седлать, ругнёт его Алексюк от души, а мул его мордой в грудь толкает, ласки просит, и снова у них мир да любовь. А под пулями ходил насторожённый, ушами прядал, но спокойный, послушный.

 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Бойцы и юнкера Русского Корпуса

 

[Павел Стрелянов /К/]

Уже тренога над костром, котёл, полный снега, висит на ней, покачивается. Червинский с Алексюком возятся, достают что-то из вьюка. Головачук под надзором Дьячка режет большие куски сала порциями. Раздаёт. Мой гусарский монастырь работает на славу. Всё в порядке. Червинский с Алексюком засыпают муку в кипящую воду, мешают длинными палочками. Мамалыга на ять! Едим, жарим на палочках сало над костром, жир капает, вспыхивает пламя, вкусно пахнет.  

Из темноты выныривает Коля Морозов, садится рядом со мной на ветки, хлопцы и ему дают порцию. Он всегда у нас дорогой гость. Любят его мои ребята, покладистый, добрый, а как песни поёт! В круг света попадают Драценко с Данненбергом, подходят. Вскакиваю, рапортую. Приглашаю откушать. Получив жаренное на палочках сало, жуют, Данненберг вздыхает: «Хорошо!» Ротный говорит, что мы – единственное отделение, которое ест в этот вечер. «Это нехорошо, – замечает он, – нужно делиться с ротой». Молчу. Прощаются, уходят дальше осматривать роту.

Проводив их до следующего костра, возвращаюсь. Морозова нет, ушёл к своим, а вместо него забежал к нам стрелок Киселёв, не то на огонёк, не то на сало. Жуёт смачно, чавкает. Сняв шинель, ложусь на ветки и укрываюсь шинелью же. Киселёв смотрит на меня, улыбается: «Замёрзнешь так, унтер, эх, замёрзнешь! Так спать нельзя! Хочешь, научу?»

И, встав на четвереньки, копает в снегу нору, под углом, предварительно проверив, куда дует ветер, обкладывает еловыми ветками. «Вот и готово, – говорит он нараспев, – ложись, когда хочешь, и будет хорошо и тепло, как в люльке!» Ребята смеются. Хорош учитель! В благодарность дают ему мамалыги. Все копают себе норы, застилая ветками. Снова сидим у костра и курим. Разговоров мало, усталость даёт о себе знать, клюём носами. Один за другим ныряют хлопцы в ямы, и то там, то здесь слышен храп.

            Остаюсь с Дьячком у костра. Он мурлычет песенку, ковыряет палкой в углях, сыплет искрами. Хороший он, надёжный. Кадровый. Понимает с полуслова. Смотрю в костёр, в золотистые язычки пламени, бездумно, устало. Тепло у костра. Клюю носом. «Ложись, Петро», – говорю Дьячку. Осматриваю нашу площадь, все спят, мул стоит над норой Алексюка, хрустит зерном. Над солдатскими норами вьётся парок. Подбрасываю дрова в костёр и залезаю в свою нору. Кутаюсь в шинель, лёжа на еловых лапах. Тепло и хорошо. Приподнявшись, ещё раз осматриваю всё и, опустив голову на приклад, проваливаюсь в глубокий сон.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Чины Русского Корпуса. г. Зайчар, 1943 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Прошла и эта ночь, и вновь утром, зябко кутаясь в шинели, идём по снежной дороге, стараясь согреться в движении. Чернеется наша колонна на фоне белого снега, и видно вдалеке, как извивается она по складкам местности. Дорога пошла вниз, мы снова помогаем коням и кучерам, но теперь сдерживаем коней и тормозим тяжело нагруженные подводы заранее приготовленными длинными брёвнами. Кучера кричат на коней, которые, храпя, оседают на задние ноги, и кучерский окрик «но-о-о-о!!!» разносится эхом по горам. Дорога постепенно становится всё мягче, всё менее крутой. Снег кончился, хорошая погода высушила дорогу, мы идём более вольно, более весело. Идут, спускаясь по крутым дорогам, извивающимся по прихоти природы, русские части и текут вниз, к Рогатице.

            Кто не знает, как бегут весточки по колонне идущих солдат? Это что-то вроде игры в испорченный телефон. В голове колонны скажут одно, а до хвоста доходит совершенно другое. Но на сей раз всё, что ни передавали, доходило без ошибки: отдых! В Сараево отдых! Проходим Рогатицу и к ночи втягиваемся в Хан Соко. Ночуем и наутро движемся в сторону Сараево. Идём быстро, как кони, которые чувствуют близость конюшен, окончание напряжённой дороги, близость отдыха. Ох, отдых! Какое милое слово!       

            Погода меняется, сухой мороз с ветерком бодрит нас. И вот, наконец, к вечеру подходим и втягиваемся в Сараево. Наша рота получила колоссальный зал, не то бывший склад, не то фабричное помещение, внутри которого вдоль стен были набросаны кучи соломы. И по всему было видно, что этот зал уже послужил тысячам людей спальней.

            Ночь холодная, морозный ветер гуляет по улицам. Вот уже начало зимы. Но мы довольны, отдыхаем, на постах стоять не надо, за нас кто-то стоит. Груды дров навалены около бочек из-под бензина, которые заменяют нам печки, а солома заменяет кровать. В зале творится что-то невообразимое, помещение разбито на участки, которые занимают взводы, по отделениям, но всё это поначалу сбилось в группы, вперемежку. Земляки встречались с земляками, делились новостями, шум и гам стоял, как на хорошем базаре. Только раздача ужина вернула всех на свои места.

            Офицеры стояли отдельно, и вся ответственность была на плечах наших, унтер-офицерских. Но ребята вымуштрованы, так что затруднений особенно больших не было, устроили мы свою жизнь, применяясь, так сказать, к местности.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Взвод казаков Гвардейской сотни 1-го полка

 

[Павел Стрелянов /К/]

После ужина толпы разбились на группы, и каждая занялась своим делом, дела эти были не очень сложны. Кто-то чистил оружие, другие, сидя, разговаривали оживлённо, чинили своё обмундирование или обувь. Многие спали, отдыхая от походов и бранной службы. Набитые дровами бензиновые бочки гудели от огня, испуская густой дым, который чёрным облаком плыл под потолком. Стоять во весь рост нельзя было, ибо головой попадали в дым и плакали от него, как дети. Ходили согнувшись.

У бочек, где дрова прогорели и остались только угли, стояли солдаты, голые до пояса или в одном исподнем, трясли над раскалёнными докрасна бочками своё незатейливое бельё и кителя с брюками, освобождаясь от своего злейшего врага – вшей. А вошь, не выдерживая жара, падала градом на угли и сгорала, потрескивая. Голь на выдумки хитра, так и мы простым способом избавлялись от этого паразита, правда, всего на несколько дней, но избавлялись.  

            Нужно было пожить в наших условиях походно-боевой жизни, чтобы проникнуться этой санитарной проблемой. Но сие зло было неизбежно. Нехватка бань, отсутствие дезинфекции, наши ночлеги и стоянки в местах, где до нас побывали сотни тысяч людей, оставивших нам в соломе, в помещениях, в наследство часть своего добра – вшей! А мы, в свою очередь, оставляли другим, идущим за нами.

Кто пожил с солдатами и был солдатом, тот знает, что значит это зло. Тот видел солдат, разметавшихся в глубоком сне, но при этом всё время в движении, расчёсывающих своё тело, ставшее пристанищем сотен вшей. Тела расчёсывались до крови, до ран. Летом этой напасти почти не было, зато зимой… Учинив чистку белью, ребята заваливались спать, а другие занимали их место, смеясь друг над дружкой и стараясь не прожечь одежду.

            Два дня и две ночи отдыхали мы от походов, но всему приходит конец, вот и мы покинули Сараево. Шли вольно, быстро, без забот о нашем обозе. Дороги ровные, погода бесснежная, но морозная, всё это облегчало наше движение.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Ермаков Михаил Матвеевич – р. 21 нояб. 1892 г. в Харькове, студент Харьковского университета. В Великой войне на военном эвакуационном пункте. Окончил университет 1919, во ВСЮР врач на Харьковском эвакуационном пункте, ранен, эвакуирован в Египет, вернулся в Крым, в Русской Армии врач 1-го дивизионного лазарета. В эмиграции в Константинополе, с 1922 в Берлине, с 1924 во Франции, с 1925 в Югославии. В Русском Корпусе младший врач, с 24 фев. 1944 старший врач лазарета, тяжело ранен в Белграде 17 апр. 1944, эвакуирован в Вену. С 1945 в Мюнхене, с 1949 в США, умер в Сан-Франциско 1978 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Встречали часто по дороге части хорватских войск – «домобранцев», наши по нужде союзники. Вид их не возбуждал в нас никакого доверия – нестроевой, глядят исподлобья, больше похожи на вооружённые банды. Правда, встречали также и части их «Вражей дивизии» (Чёртова дивизия) в немецкой форме. Вид бодрый, подтянутый, сразу видна другая школа. Верно и то, что мы видели остатки её, так раскатали их под Сталинградом, что от дивизии осталось несколько батальонов.

            К обеду подошли к Киселяку, и сразу запахло порохом в этом месте, ставшем свидетелем только что прошедших боёв. Сгоревшие здания, от которых несло чадом, стены, обезображенные пулевыми следами, сквозные дыры в стенах говорили о попаданиях снарядов ПАКа, глубокие воронки, сгоревшие машины, всё немо описывало ярость прошедших боёв. И строже стали лица солдат, как строг и серьёзен бывает человек пред видом смерти, насторожённость появилась в теле, как всегда бывает перед боем, и сознавали мы, что скоро будем участвовать в нём. И шёл слух о Бусоваче.

 _________________________________________//______________________________________

             То было в 1942 году. Тогда мы, молодые юнкера, с ещё не обсохшими от материнского молока губами, 3-й взвод славной 1-й юнкерской роты, 1-го полка, стояли на Дрине в Богом забытом местечке из трёх хат – Ушче. А недалеко от нас стоял 1-й взвод около Узовницы. Так, километра три-четыре. Учились днём, в свободное время, а по ночам охраняли мост на шоссе и себя самих. Днём раздолье, купание, рыбная ловля, гимнастика на самодельных брусьях. Совсем курорт, каникулы, не будь занятий, а мы проходили ускоренный курс учёбы. Учили нас, юнкеров, добрых молодцев, всему тому, что нужно знать будущему офицеру: знание оружия, артиллерии, танковых частей, авиации, да какой бензин употребляют, обозы да сухие пайки, санитарные двуколки. Данные, данные без конца, как обтекает воздух крыло самолёта, формулы пороха и т.д., и т.п. Голова гудела!

 

[Павел Стрелянов /К/]

3-й взвод 1-й Юнкерской роты 1-го полка. Крайний справа Г.Н.Сперанский, сидят на заднем плане справа налево: корнет Н.Борисов, Г.Плескачев, Р.Сакович, Николаев, О.Плескачев, потом не помню кто.

Стоят слева направо И.Орловский и И.Полянский (двое неразлучных).

Сидят слева направо: В.Сапронов, Г.Медведев, не помню кто, П.Мономахов, корнет В.В.Раевский. 1942 г.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Профессоров было несколько, особенно помнятся полковник Аквилонов*, полковник Троицкий, полковник авиации Антонов. Урока три-четыре до обеда, не больше. Каждый час профессора менялись, а мы – нет! Несправедливо! Головы пухли от данных, от записывания, от разборов, от вопросов, и хотелось хоть на десять минут развлечься чем-нибудь другим. Вот тогда на помощь приходили застрельщики с лукавыми вопросами, например: «Господин полковник! Я вот, будучи в Белграде, видел в небе два аэроплана, они летали, делая лупинг, то совсем на боку, то, как стрела, вверх да вниз, и не падали. Почему это?!» И полковник, сам лётчик с Первой мировой, с воодушевлением, вспоминая свои молодые годы, рассказывал нам технику полёта. Интересно! И отдыхаем.  

            Так вот, однажды задали мы вопрос полковнику Троицкому**, старому пехотному офицеру, участнику Первой мировой и революции. Вопрос был такой: как идёт бой, что переживается, что вспоминается? Не ожидавший этого вопроса полковник Троицкий на мгновение задумался, а затем, широко улыбаясь, сказал: «Вопрос неуместен, совсем не по предмету (урок был о танковых подразделениях)! Но вы, видно, устали и хотите отдохнуть, послушав». На наши протесты он махнул рукой: «Так вот послушайте! Это было в 1915 году, я ещё был молодым офицером. Я участник многих боёв, но самыми свирепыми были бои на Стоходе. Как сейчас вспоминаю, как мы с немцами сходились не раз в штыковые атаки. Схлестнёмся друг с другом, они отступят немного и снова в атаку. Лето, жара, изнывали от жажды, меж нами распухшие тела погибших, и мы снова наступаем! Крупные потери». Полковник Троицкий на минутку остановился и, подумав, сказал: «Я вам, господа, опишу всё это словами одного из участников этого боя:

Идёт кровавый бой… Несутся издалёка

Глухие выстрелы… Гудя, им вторит лес.

Туманные дымки шрапнельные высоко

Мелькают вспышками на синеве небес.

 

Вдали горит село. За ним пылают нивы,

И дымный смрад несётся от земли.

У мельницы стрельбы несутся переливы,

«Ура!», и выстрелы сливаются вдали.

 

Окопы пройдены… Разбиты загражденья.

Ряд точек вдалеке ползёт на высоту.

Там борются давно…

 

Закат бледней. Вдали ползут туманы,

Вечерний мрак фатою поле скрыл.

Но бой кипит. Пронзая сумрак тёмный,

Ракеты светятся. Снаряды рвут ряды…

(Бой на Стоходе 18.07.1915. Князь Ф. Касаткин-Ростовский).

 

Полковник Троицкий прервал себя, махнул рукой и, повернувшись к окну, задумался. Видно было, что тяжелы ему его воспоминания.

-------------------------------------------------------------------------------

*Аквилонов Александр Михайлович – р. 20 дек. 1888 г., Морской корпус 1907, КАУ 1910. Во ВСЮР и Русской Армии в САУ, полковник. В эмиграции в Югославии, член Общества офицеров-артиллеристов, окончил курсы Генштаба в Белграде, преподаватель курсов. В Русском Корпусе в резерве Генштаба, с 31 окт. 1941 младший офицер 3-й юнкерской сотни 1-го батальона 1-го полка, с 1942 преподаватель Военно-училищных курсов, с 8 мая 1944 адъютант 4-го полка. После 1945 в Венесуэле, председатель Центра белых русских, умер в Каракасе 12 апр. 1960 г.

**Троицкий Александр Петрович – р. 18 нояб. 1891 г. в Николаеве, ЕКУ 1913. В Великой войне штабс-ротмистр 17-го уланского Новомиргородского полка. В Добровольческой армии и ВСЮР в 1-м конном (Алексеевском) полку, в Русской Армии командир сводно-уланского дивизиона, на 18 дек. 1920 во 2-м кавалерийском полку в Галлиполи. В эмиграции чиновник в Югославии, окончил курсы Генштаба, подполковник. В Русском Корпусе в резерве Генштаба, с 31 окт. 1941 командир 2-го взвода 1-й юнкерской сотни 1-го батальона 1-го полка (лейтенант), полковник, тяжело ранен 1944, эвакуирован. После 1945 в США, с 1950 в Нью-Йорке, умер в Миллертоне (Пенсильвания) 8 авг. 1950 г. Жена (погибла возле Праги апр. 1945 г.).   

 

[Павел Стрелянов /К/]

Офицеры Великой и гражданской войн – корпусники в югославянской форме с русскими погонами и наградами 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Смрадом несёт от Киселяка. Недавно выпавший снег растаял, и под сапогами всхлипывает грязь. Идём по улочкам городка, ступая по осколкам гранат, по остаткам стен разрушенных домов, обходя воронки от снарядов, полные воды. Держим путь на Високо.

Пройдя его, расходимся по домикам маленького посёлка, стоящего на берегу крошечной речушки. Дан приказ устраиваться и отдыхать от похода, и нас не нужно упрашивать дважды.  Питаемся сухим пайком, выданным накануне. Водица под боком, что ещё нужно бойцу в походе. Отдохнули. Погода всё время менялась, небо серое, туман заволакивал частично горы и лес. Иногда опускался пушистый снег и сразу таял, создавая большую слякоть. Вообще погода собачья. Часовые, возвращаясь с постов, ёжились от сырости, отогревались около печурок и сушили свои мокрые разбухшие сапоги.

Что ни день, то всё по-иному. Вчера сказали отдыхать, а сегодня два отделения идут в разведку, ну что ж, в разведку так в разведку. Одно отделение вниз по речушке, а другое вверх. Наставление такое: узнать, есть ли партизаны поблизости или нет. В случае если есть, куда движутся. Иду с отделением вниз по речке. Пусто всё, ни одной живой души. Попадаются по дороге хатки брошенные, внутрь войдёшь – очаг с давно потухшими углями, пара комнаток пустых, вот и всё.

Возвращаюсь в обход через лесистые холмы, авось что-нибудь узнаем, но результат тот же. Спускаемся вниз к нашей стоянке. Вынырнули из леса и густого тумана и сразу напоролись на нашу заставу. Вот была бы потеха, если б они нас не узнали! Шиловцев чуть в драку не полез: «Оповестил бы хоть!» Признаюсь, вина моя. Перекурили и разошлись. У другого отделения тот же результат: ничего не видели и ничего не слышали. Присутствия партизан не ощущается. Видимо, разбитые под Киселяком, отошли они поглубже к себе в тыл зализывать раны.

А у нас новости: пришли подводы, привезли патроны и винтовки для нашего перевооружения. «Маузер»! Прекрасная винтовка в знающих руках. Мои хлопцы столько времени с завистью смотрели на мою, а теперь каждый может выбрать для себя. Радости сколько!

«Маузер» был на вооружении югославской армии, поставлялся со своих собственных заводов в Кральево. К счастью, нам прислали винтовки кавалерийского образца, укороченные. Представляю себе наших хлопцев с винтовкой пехотинского образца, прикладом по земле бы волочили. Бессарабцы и буковинцы – народ низкорослый. Ящиков с патронами к винтовкам – видимо-невидимо. Такая щедрость! А вот пулемёты нам не заменили. Правда, прислали десяток-другой новеньких, но всё же итальянских.

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Новисадский батальон в югославянской форме 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Сдали старое, приняли новое, и пошла потеха – учить ребят работать новыми винтовками. Закипела работа: нужно чистить винтовки, проверить, как стоят передние мишени, не сдвинулись ли они, как работают затворы. Надо подогнать наплечные ремни, прочистить штык, чтобы примкнуть его было легко. Обучали бойцов зарядке и разрядке, благо, устройство было похоже на итальянское, с предохранителем. Разбирали-собирали затвор. И так прошла у нас пара дней. На скорую руку устроенное стрельбище показало бойцам разницу в попаданиях в мишени. Конечно, не в пользу итальянских винтовок.

            Вечером разрешили отпуск свободным от нарядов в Високо, которое было от нас в одном километре. Отпускали группами по пять человек, с оружием на всякий случай, с наказом вернуться в том же количестве. Кино да кантина. В первый вечер я не попал, дежурство заело. Думал, завтра не пропущу. Отдохнул, взыграл духом и только собрался к вечеру пойти в Високо прогуляться, да не тут-то было. Отпуска отставлены с милым приглашением готовиться к завтрашнему походу. Ну что же делать! Готовимся!

            И в это холодное утро, когда солнце румянило лес и высоко стоящие горы, рота уже вилась по дорожкам, обходя Високо. Вошла в густой лес и исчезла в нём. Спустя много времени вынырнула из него, спускаясь с гор к Киселяку. Понятно стало нам, зачем сей обход по горным тропкам: главная дорога была забита войсками. Тут и наши, и немецкие части. Пехоты отродясь столько не видывал. Шли колоннами не то по три, не то по четыре. Нашего брата – уйма. Одни отдыхают у дороги, дымок от папиросок вьётся, а другие идут дальше. Вливаемся в этот поток людей сразу после наших частей, шедших густой колонной.

Доходим до Бусовачи, там привал с перекуром, и потом, свернув влево, переходим на сельский путь и вместе с другими частями корпуса змейкой поднимаемся в сильно холмистую местность. Исчезли леса, высокие отлогие холмы, некоторые покрыты густым кустарником, другие голые, поросшие высокой травой, с лысыми склонами. Меж холмами развилка дорог, одни части идут направо, а наша рота налево. Спускаясь по воловьей дороге, входим в маленькое село.  Распределяют по хатам. Здесь нам стоять до утра. К вечеру день сереет, небо заволакивает облаками, быстро темнеет, и вот уже ночь. Примораживает. Дремлют бойцы в жарко натопленных комнатах, мы готовимся к ночи.

Неожиданно появляется командир роты, лейтенант Драценко. Собрав нас вокруг себя, кратко сообщает, что завтра идём в наступление. Наступать будем на Доню Ровну. Приказывает осмотреть оружие, боеприпасы и пораньше ложиться спать. Уходит к другим взводам. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Приезд ген. Штейфона. По правую руку командира Корпуса ген. Д.В.Шатилов, по левую полк. Б.С.Гескет. Все чины в югославянской форме. Йошаничка Баня, 15 фев. 1943 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Притихли ребята, осматривают свои новые винтовки, пулемётчики набивают запас обойм. Аслан носится по комнатам и по другим хатам, клянчит у всех, даже у меня, трассирующие патроны. В его деле это нужный предмет, показывает ему точность его стрельбы. Я понимаю его, но что ж поделать, их прислали так мало. Даю кое-что из моего запаса.

Некоторые ужинают своим сухим пайком, но многие не вкушают ничего, не дай Бог, пуля или штык в живот. И это воздержание напомнило мне, как кто-то когда-то сказал: «Перед боем – как перед причастием». Тогда я не понял, а сейчас согласен. Я тоже воздержался от еды в тот вечер. Многим из нас не спится.

Под утро выхожу из хаты, и густые хлопья снега мягко ложатся на меня. Всё бело вокруг, всё покрыто снегом. Он не тает и бесшумно устилает всё вокруг. Первый настоящий снег!

Рано утром, ещё ночью, рота выходит из села, направляясь на Доню Ровно. Скользят сапоги по промёрзлой земле, снег приглушает шаги. Светает. Снег перестаёт идти, и видно уже далеко. Навстречу нам идёт в колонне часть нашего корпуса, возвращаясь к своему исходному положению.

Разошлись. И вдруг тихий оклик: «Олег!» Оглядываюсь, выхожу из строя. Ко мне бежит маленького роста человек, полы шинели путаются в ногах его. Я узнаю его. Крёстный! Давно не виденные щёлочки глаз, усы и его хорошая, добрая улыбка. Стоят, обнявшись, крёстный и крестник меж расходящимися отрядами. Времени нет, уходят части. Сыплются вопросы: где крёстная? Где мама? А папа твой? Он крестит меня, а я, сняв шлем, склонив голову, принимаю его благословение.

«Храни тебя Господь, – говорит он мне, – будь молодцом!» Обнимаемся и расходимся, догонять свои части.  Перед поворотом остановился я и обернулся, чтобы еще раз взглянуть на крёстного, этого добрейшего человека. И не знал я тогда, что видимся мы в последний раз. Где ты сейчас, Виктор Матвеевич Павлюк? Где ты, крестный? Откликнись!   

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Мои крестные Анна Феодоровна и Виктор Матвеевич Павлюк, 1929 г.     

Павлюк Виктор Матвеевич – штабс-капитан, Кубанского саперного батальона, во ВСЮР. В эмиграции в Югославии, Белград. В Русском Корпусе, пропал без вести под Авалой 18 окт. 1944 г.   

 

[Павел Стрелянов /К/]

Дорога идёт по гребню холма. Холм справа словно ножом обрезан, склона нет, пропасть, и нам сверху далеко видно. Под нами пролески и левады, покрытые снегом. А там дальше, под осыпанными снегом деревьями, на опушке мелкого леса, двигается змейка наших, тихо, беззвучно. Чётко видны они в своих шинелях на белых заснеженных левадах. А левее их идёт другая змейка, а в стороне ещё одна, и много их там. Это наши идут в наступление.

Чёткая дробь выстрелов, эхо вторит им. Это противник приветствует наших. И нет змеек. Залегли, вместо них появляются редкие цепи. Идут, залегают, огрызаются пулемётным огнём, встают и продвигаются вперёд. Огонь всё сильней. И нас уже обстреливают, спешим, а взгляда оторвать не можем от этой картины – наступления наших. Срываемся с холма в долину, невдалеке овраг, а на другой его стороне на бугорке разбросаны хатки: Доня Ровно. В цепь! По оврагу в цепь! Перебежками!

Залегли и перебежками продвигаемся вперёд к оврагу. Хаты уже близко, перед ними кусты, а за кустами – злобные огоньки пулемётов. Свист пуль. Залегаем окончательно у оврага. Идёт оживлённая перестрелка. Заметил пару пулемётов противника за кустами, предупреждаю наших. Им уже не впервой. Бью из винтовки трассирующими, даю своим направление огня, определяю дистанцию. С прицелом на 300 огненно-алая точка ложится ровно в куст, за которым пулемёт, и наши всей силой огня обрушиваются сперва на один, по обойме, затем на другой. Щепы летят от веток. Огонь противника захлебнулся, за кустами возня, бегут фигурки, одна остановилась, замерла, рухнула на колени, упала.

Пользуемся их заминкой. «Вставай, вставай! Вперёд! В атаку! Ура! Ура-а-а!!!» Срываемся вниз в балку, оставив Аслана для прикрытия, вязнем в ручье на дне балки и, матюкаясь, задыхаясь, пробиваем себе дорогу в снегу. Рыча то ли «ура», то ли нечто неопределённое, в клубах пара от усиленного дыхания, вырываемся на противоположную сторону. Взгляд направо, налево – никого. Быстро к хатам… Осторожно пробегаем под окнами, заглядываем за углы. Пусто. Противник исчез.

Постукивают выстрелы, редкие пули поют над нами. За кустами кучи гильз, исковерканный вдрызг пулемёт, пятна крови на снегу. Ребята находят потерянные шапки с красными звёздами и кровью залитый сапог с пулевыми дырочками насквозь. Обыскиваем хаты. Бледные испуганные лица крестьян. Трясущиеся губы. Глаза, молящие о пощаде. Плач детей. Молодых людей нет, одни старики и дети. Скрывающихся нет. Раненых тоже нигде нет. В лесочке за оградой нашли убитых партизан, на скорую руку забросанных снегом. Видно, не было времени унести тела. Партизаны всегда своих убитых уносили после боя, за редким исключением в случае стремительных атак. Это проходило красной линией на протяжении всей войны.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Запорожский взвод 1-го Казачьего полка. На правом фланге полковник В.И.Третьяков и есаул С.А.Энгельгардт, 1943 г.

барон Энгельгардт Сергей Антонович – р. 1883 г., Тифлисское ПЮУ 1906, штабс-ротмистр Отдельного корпуса пограничной стражи. Во ВСЮР, есаул 1-го Запорожского полка ККВ. В эмиграции в Югославии. В Русском Корпусе с 31 окт. 1941 младший офицер 8-й сотни 3-го батальона 1-го полка, на 1 мая 1942 командир взвода 10-й сотни того же полка. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Правее нас ещё идёт бой. Живая перестрелка, взрывы бомбомётных снарядов. Там действует рота Константина де Боде. Видно, успешно, так как выстрелы попадают в тыл партизанам. Де Боде – самый молодой командир роты в нашем корпусе. Отважный, но людей бережёт. Прочёсываем редкий лесок перед нами, никого. Поднявшись на холм, видим вдалеке цепочку уходящих партизан. Обстреляли, но без толку, слишком далеко. Они только обернулись и ускорили шаги.

Связываемся с частями наших, занявших с боем Горню Ровну. Договариваемся, что делать, на случай ночного боя. Нас мало, и у них тоже не очень много людей. Стыков нет, меж нами большие пространства, заполнить которые мы не можем. Решили поставить на фланги пулемёты и указывать направление движения противника ракетами, заняв по возможности круговую оборону. Договорились и, покурив, разошлись. Установить связь с де Боде не удалось, он оторвался и ушёл вперёд.

Тёмная выдалась ночь. Противник не даёт покоя. У Горни Ровны идёт оживленная перестрелка. Иногда трассирующая пуля красной точкой далеко уходит в небо, рикошетом. У нас молчок. Аслан со своим МГ-42 стоит на левом фланге для обстрела пространства между нами и стоящими в Горней Ровне частями. Два отделения прикрывают овраг сзади. Перестрелка ослабевает. Затихла. Тихо всё кругом.

Правее нас, там, где де Боде, зарево промежутками то вспыхивает, то угасает, и красноватые блики его отсвечивают на тучах в небе. Морозит. И в этой ночной тишине вдруг внезапно взыграла труба, дала сигнал и замолкла. И сразу со всех сторон обрушился на нас шквал огня. Сквозь выстрелы послышались крики: «Напред! Напред!»* Даём должный отпор. Со стороны Горней Ровни всплывает ярко ракета, освещая своим мертвенным светом незанятое пространство между нами. Поднялась, повисела в воздухе и начала спускаться, озаряя всё.

Ясно выделялся в общей перестрелке пулемёт Аслана своим резким частым огнём и частыми трассирующими пулями в направлении возможного стыка. Партизаны подходят ближе. Их громкие крики с фланга на фланг требуют: «Предайсе, рус!» ** Сзади слышны взрывы ручных гранат. Значит, пробрались по оврагу к нам в тыл. Крики «напред, напред!» участились. Видно, стараются поднять людей для последнего рывка, но, не выдержав нашего огня, отходят.

Замирает шум, выстрелы становятся всё реже, и, наконец, всё затихает. И вот на фоне наступившей тишины раздался отчётливо вопль обозлённого неудачей партизана: «Предайсе, рус!», на что сильный голос с Горней Ровни ответил ему так, что слышно было на всю окрестность: «Ходи овамо, майку ти любим!» И громкий хохот сопроводил этот бранный ответ.

С заднего фланга пришли за патронами и гранатами. На вопросы отвечают: «Еле отбились. Так незаметно подошли, что не услыхали». Время проходит. Как будто потеплело. С неба летят снежинки, всё чаще и чаще. Пошёл крупный снег.

---------------------------------------------------------------------------

*Вперёд, вперёд! (серб.)

**Сдавайтесь, русские! (серб.)

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Стрельба из бомбометов, 1-й полк. Заяча   

 

[Павел Стрелянов /К/]

Второй день идёт беспрестанно снег. Стирает всё. Ложбинки, дорожки, ямы, впадины. Всё ровно, всё гладко, не на чем глазу зацепиться. Густо падает. Только недавно сменили наряд, смотришь – а его уже и нет, покрыт снегом. А шевельнётся боец, так со шлема снег скатится и снова бойца видно.

Всё спокойно. Иногда ночью партизаны подойдут близко, постреляют, покричат, покричат и исчезнут. Смех один. Приходили наши с Горней Ровни. Поздравляли с успешной работой Аслана. Несколько трупов нашли на следующий день после ночного боя. Аслан ходит, выпятив грудь, прямо не подступись к нему. Заслужил! Прикрыл наши фланги в нужный момент.

Мы нынче окопы не копали, земля как камень. Искали брёвна, доски, строили бруствер для пулемёта. «А пехота? – спросите вы. – Зарывайся в снег поглубже!» Но всё же тревожно. В тылу нашей позиции проходящие мимо крестьяне говорили, мол, будьте начеку, потому что из Италии пришли большие отряды Тито, прекрасно вооружённые, хорошо одетые и обутые, и обученные наступлению. «Ну что ж, – говорили мы меж собой, – свежо предание, да верится с трудом! Посмотрим на деле, как они обучены. Поживём, увидим».

Хлопцы наши ходят довольные, питание дают вовремя, напряжённость прошлых переходов и боёв забыта, хоть начинай сначала. Новые винтовки Маузера, наверное, никогда до этого не были так начищены. Ребята после боёв уверовали в них, убедившись и в их качестве, и в верности боя.

Партизан в последние дни не видно и не слышно. Судя по всему, противник наш, как и мы сами до некоторой степени, перешёл на зимние квартиры. Несём верно службу да время коротаем в натопленных избах местного населения. Морозы крепчают, а нам хоть бы что. В белых халатах в разведку ходим, правда, халатов нам мало дали, так что ходим в них посменно. На постах помёрзнем немножко, а потом отогреваемся у раскалённых докрасна печурок, да ещё кладём на них куски хлеба, чтоб немножко подгорели, а затем едим с превеликим удовольствием, называя их гренками. Не жизнь, а лафа!

В один прекрасный день, рано утречком, неожиданно сорвали нас в поход, и пошли мы «гулять», оставив тёплые хаты, по засыпанным снегом дорожкам. Впереди проводник указывает дорогу, занесённую снегом, нехоженую. За ним идёт взвод «трактористов», дорогу утаптывает. Снег пухлый, чистенький, выше колена. Кажется, нетрудно, но за полчаса здорово уставали, тогда на смену приходил другой отряд дорогу пробивать. На каблуки сапог снег налипал горкой, так что часто приходилось останавливаться и сбивать его, не то походка становилась, как у старика, разбитого подагрой. Единственным плюсом было то, что пушистый снег чистил нам сапоги, в особенности голенища, так что они блестели, словно лаком покрытые.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник Б.А.Мержанов (слева) и полковник В.К.Цешке (в профиль). Погрузка в эшелон в Бору     

 

[Павел Стрелянов /К/]

Или день сегодня теплее прежних, или от ходьбы и движения мы согрелись, и мороз за уши и нос не щиплет. Но на привалах особенно не отдыхали, больше приплясывали. Весь день шли, на ходу сухой паёк жевали, водичкой из фляги запивали, снежком закусывали. Уже сумрак спускался, когда пришли на новую стоянку, в Тополу. Наконец-то отдых! Разместились по хатам. Место нам не известное. Расставили часовых недалеко от хат, мол, завтра разберёмся, куда их ставить, а сейчас уставшие с дороги, одно желание у всех – спать! Благо, третий взвод дежурный, он и ставит часовых, а нам благодать.

Высоко стоит Топола на склоне горы. Над нами больше селений нет. Вид на долину и ближайшие холмы прекрасен. Под нами цепочкой растянулись домишки. Это тоже Топола. Село построено как бы в два яруса. Солнышко вышло, по снегу искрами гуляет. Знакомимся с местностью, кому где в хатах располагаться, где повзводно будут стоять дозоры. Пулемётам отыскиваем место с хорошим обзором для большего обстрела. Гнёзда устраиваем, бруствер из брёвен досками обшиваем. Для стрелков ямы в снегу делаем, а внутрь солому укладываем, так что если долго стоять, ногам не так холодно будет. И потекла наша жизнь по-старому на новой стоянке.

На третий день Шура Макухин как из-под земли вырос: «Я, брат ты мой, едва нашёл тебя, бросай дела да айда ко мне, я, брат, прекрасно расположился! Идём, закусим вместе, покажу тебе мой новый станковый пулемёт!» Отпросившись у начальства, поскакал я с Шурой на его позицию. Осмотрели новенький станковый пулемёт, итальянская «Бреда». Машинка прелесть, Шура ради пробы выпустил несколько очередей. Хороший пулемёт, работает как часы.

«Ну а сейчас закусим, чем Бог послал!» Шурка тянет меня в хату: «Садись, гостем будешь!» И колбаска у него появилась, и сырок, и каравай домашний, и давно не виданный каймак. Едим и водочкой-сливовицей запиваем. Спрашиваю: «Где, брат, ты это добро раздобыл?!» Шурка лукаво смеётся: «Клад нашёл!». И он возбуждённо рассказывает о том, как, заняв этот дом и осматривая его, на чердаке обнаружил перегонный куб для самогона. Велел бойцам стащить вниз этот куб для осмотра, а хозяин дома, увидев, что его добро обнаружили, и испугавшись, что его заберут, молил Шуру не уносить найденное.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Слева направо кум мой Г.В.Шимкевич и нареченный брат мой А.П.Макухин. Корпусной праздник. День Св. Александра Невского.

Макухин Александр Павлович – в эмиграции. В Русском Корпусе в 1-й юнкерской сотне 1-го батальона 1-го полка, 1944 командир отделения станковых пулеметов тяжелого взвода 5-й роты 2-го батальона 5-го полка (унтер-офицер). После 1945 в Венесуэле, на 1960-е.

Шимкевич Георгий Владимирович – в эмиграции в Югославии. В Русском Корпусе в роте связи. После 1945 в Венесуэле, умер в г. Маракае.

 

[Павел Стрелянов /К/]

«Я, – рассказывал Шура, – делал вид строгий, неуступчивый, а хозяин, чтобы вызвать моё расположение, открыл мне причину своего беспокойства. Он вывел меня во двор и показал мне стоящие под навесом четыре бочки, плотно окутанные соломой. Поверь мне, Олег, я в жизни не видел таких огромных бочек. Пойдём, сам посмотришь!»

А я, разморенный парой рюмок и обильной закуской, неохотно плетусь за моим другом. «Смотри, брат ты мой, и любуйся!» Вперил я очи в четыре бочки высотой полтора человеческих роста каждая, а в объёме и трое не обхватят каждую из них, и внутренне согласился, что тоже за всю свою жизнь таких бочек не видывал. «Ну и что же, – говорю, – примечательного в этих бочках? Бочки как бочки, огромные, правда, да и только». А сам чувствую, как меня назад к столу тянет.

Шура от обиды чуть не поперхнулся: «Бочки как бочки, а добро в них находится! Ведь в них – перебродившая слива, из которой сливовицу гонят! Так хозяин мне все блага мира предлагает, только бы я разрешил ему по ночам водку гнать, чтобы соседи не видели. Наш приход сюда прервал их приготовления. Нужно спешить, ведь если содержимое бочек замёрзнет, то всё пропало!»

Я зябко потираю руки, мол, не пора ли в хату, и, видя, что друга не сдвинешь с места, сам мелкой рысцой устремляюсь к заветному столу, бормоча в оправдания, что замёрз. Только вошёл я в горницу и остановился как вкопанный.

Около стола, прибирая его, стояла девица, крестьяночка лет семнадцати, такой красоты и с такими большими глазами, что я, как очарованный, впился в неё взглядом. Вошёл Шура и небрежным тоном заметил: «Дочь хозяина». Девица испуганно выпорхнула, а я, подкрепившись парой рюмок и закусив ещё, стал прощаться. Шура, штык ему в бок, так невзначай и говорит мне: «Приходи этой ночью, водку гнать будем. Да прихвати с собой пару хлопцев с посудой». Иду я к себе и думаю: «Пропал друг мой Шурка, то не хозяин его соблазнил, а дочь-красавица». 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Музыканты 2-го полка  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Не два века нам жить,

                                                                                                                      А полвека всего.

                                                                                                                      Так зачем нам тужить,

                                                                                                                      Наливайте ж вино.

 

Поздно ночью с двумя бойцами, обвешанные флягами, добрались мы до хаты, где квартировал лихой унтер Александр Павлович Макухин, командир двух станковых пулемётов. Всякое начальство уважать надо, а друга – обладателя чудной закуски и неограниченного запаса водки – тем более. Шуры в хате не оказалось. По указанию родичей хозяина и какой-то приседающей от испуга бабки пошли в дом, стоящий на отшибе.

Оказалось, не дом, а огромный, добротно сделанный сарай. Вошли. Единственным источником света служил большой костёр, над ним на железных брусьях висел громадный перегонный куб, поблёскивая от пламени костра. Блестела медь винтообразной трубки, рядом стояли чаны, кадки. Сильный аромат сливовицы доносился до нас, крепкий, душистый. Около костра копошилась пара фигур, как гномы, в своих высоких шубарах. А дальше – сплошная темнота.

Неподалёку стоял Шура, расставив ноги и заложив руки за спину, и молча наблюдал за гномами. К нам подскочил хозяин, но, узнав меня, жестом пригласил идти за ним. Шура кивнул в знак приветствия и продолжил своё наблюдение. «Новую порцию закладывают», – заметил он, когда я присоединился к нему. Гномы вёдрами черпали из большого чана сливовую жижу и заливали её в куб. Наполнив его, привинтили крышку и присели отдохнуть. А из тёмного угла выскочили три фигуры и, схватив вёдра, ушли во двор. «Куда они?» – спрашиваю друга. «Пошли за жижей, черпают из кадок и носят сюда, сливая в чаны. А эти, – показывая на гномов, – это мастера-виногоны. Знатоки своего дела!»

Минут через десять из винтообразной трубки начала капать светлая жидкость. Гномы-мастера вскочили, разворошили костёр, чтобы огонь был поменьше, и стали обмакивать пальцы в жидкость, пробуя, важно качали головами, давая понять, что, мол, хороша водка. Затем, набрав сливовицы в мелкую посудину, зажгли её. «Что они делают?» – спрашиваю Шуру. А он, как спец, объясняет: голубым огнём горит – значит хорошая. Если при пробе жёлтым огоньком загорится, значит слабая, так её в другую посудину собирают. А затем, когда при пробе водка перестанет гореть, варке конец! Опростают куб и новую жижу зальют».

Один из гномов подскочил к нам с большой кружкой и предложил каждому отпить из неё, ожидая нашего мнения. Тёплая сливовица обжигает мне рот и горло и горячим душистым потоком устремляется внутрь. Передаю кружку другому, а сам перевожу дыхание. Крепкая оказалась, дух перехватило. «Добра ракия!» – говорю гному, а он, посматривая на меня плутоватыми глазами, молча улыбается. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Чины Русского Корпуса с сербами. Бочка, конечно же, рядом