Из архива Кубанского Атамана генерала Науменко

[Павел Стрелянов /К/]

Собираться мне не нужно было, что воину собирать в дорогу? Шинель да винтовка, пояс с подсумками, шлем да хлебная сумка висят сзади, и вот я к походу готов. Вот и всё. Переночевав, простился я со взводом и со своими друзьями, которые преподнесли мне драгоценный подарок в дорогу – папиросы! Они ведь у нас на вес золота ценились! И ещё раз пожав всем лапы, покатился унтер второго батальона четвёртого полка вниз под гору, скользя по снегу пробитой тропы, летел, как свободная птица, без дум, без обязанностей, к своей цели – в отпуск, который сулил что-то новое, ещё не пережитое, ещё неизвестное.

Закончив с делами в штабе полка, получив нужные бумаги и адрес корпусной канцелярии в Вене, предстал я под вечер пред ясными очами отца Якова Александровича Амилахвари. Хорошо он меня встретил. Обласкал, накормил и спать уложил. А утром перед моим отъездом дал мне кило трофейного табака, что мы в Чачаке достали. Хороший табак, прессованный, греческий. «Олег, дорогой, – сказал он мне, – табак этот – как валюта, за табак ты в Германии достанешь всё, что хочешь. Счастливой дороги! Ни пуха тебе, ни пера!» И, перекрестив, обнял меня.

Стоит поезд, суетятся солдаты. Больше всего немцев. Их речь слышна всюду. Наших, русских, мало, столкнулся и познакомился с унтер-офицером другого полка, Зораном Беликом. Он тоже едет в отпуск. Ещё пара русских присоединилась, и все вместе сели в вагон. Тронулся поезд, и мы, укачиваемые мерным стуком колёс, дремали или бездумно смотрели в окна на покрытые снегом поля, леса и горы. И все мы больше молчали, отдыхали…

Нашу дрёму прервал молодой лейтенантик, одетый с иголочки, сразу видно, птенец. С ним был громадный фельдфебель, он гремел пудовыми сапогами, оглушая всех голосом, подобным трубе иерихонской. Белик, знаток немецкого, переводил нам. Речь юного лейтенанта шла о том, в какую сторону нам выходить и где занимать позиции в случае нападения на поезд.

А громила фельдфебель вёл учёт боеприпасам, меня он огорошил, когда спросил, глядя на мои огромные подсумки, сколько, мол, у меня патронов. А я, чтобы блеснуть знанием немецкого языка (не только же Зорану Белику знатоком быть), отрубил немцу: «Fünfhundert»*. Тот от изумления опешил и даже рот раскрыл. Тут на подмогу подскочил Белик и, узнав, что у меня не пятьсот, а всего лишь сто пять патронов, уведомил о том великана, и тот оглушил нас хохотом, заглушая писклявый смех лейтенанта. Поделом мне, не изображай всезнайку!

------------------------------------------------------------

*Пятьсот (нем.). 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Праздник 6-го эскадрона 1-го полка. Спиной стоит полковник А.П.Винокуров

Винокуров Алексей Павлович – р. 1888 г., офицер конной артиллерии, в 5-м гус. Александрийском полку. Во ВСЮР (янв. 1920) и Русской Армии в Александрийском гус. дивизионе в 1-м кавалерийском полку, полковник. В эмиграции. В Русском Корпусе с 31 окт. 1941 мл. офицер 6-й сотни 2-го батальона 1-го полка (лейтенант), с 24 июня 1942 командир взвода 6-го эскадрона того же полка, окт. 1943 командир 10-й роты, с 5 дек. 1943 – 4-й роты 3-го полка, на 6 мар. 1944 командир 11-й роты того же полка, погиб в окружении под Авалой окт. 1944 г.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Погода сочувствовала нам, труженикам: шёл снег, самолёты противника не летали. Партизаны, видно, утопали в снегах и грелись в избах на своих стоянках. Это дало нам возможность спокойно доехать до Марибора. Ночью была быстрая пересадка в военный эшелон на Вену. Я был очень рад отделаться от фельдфебеля, который каждый раз при виде меня кричал «fünfhundert!» и оглушал всех своим барабанным смехом. И вот под мерный стук колёс я засыпаю, увозимый в Вену.

Вот так Вена! Вот так город! Мне, унтеру славного Русского Корпуса, проболтавшемуся в течение трёх лет по полям, по лесам, по городкам турецких времён с кривыми улочками или по обочинам дорог в наших походах, аж страшно стало с непривычки. Огромные дома, широченные улицы, а по ним ходит тьма народу, автомобильный шум и весь этот гам большого города дали мне понять, что отстал я от жизни и грозит мне утонуть в этом мире асфальта, бетона и кирпича. Я вышел из Зюд Банхов и, блуждая по перронам, выскочил на широкую улицу.

Множество раз спросив у прохожих нужный мне адрес, множество раз произнеся «bitte» и «danke», добрался я наконец до нашей корпусной канцелярии, она, как оказалось, располагалась поблизости от железнодорожной станции. Тут я почувствовал себя в своей тарелке, почти как дома. Две милые дамы напоили меня кофейным суррогатом и дали в придачу сладкий сухарик, показавшийся мне лакомством. Они задавали мне вопросы о Корпусе, о нашей жизни, и я чувствовал себя, как в семье или среди близких мне людей, и это располагало меня к ним.

В конце концов, добрые люди снабдили меня «питательными карточками», по которым я мог кормиться. Объяснив, что к чему, посоветовали мне остановиться в Аухов Касерне, в казармах, стоящих поблизости от станции. Там я мог ночевать, имея кровать и другие удобства. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

М.В.Жуковская, сестра милосердия в Русском Корпусе  

 

[Павел Стрелянов /К/]

г. Неготин во время войны

 

[Павел Стрелянов /К/]

И вот я в казармах. Просторные комнаты, множество кроватей, рядом с каждой стоит шкафчик для одежды. Хотел сдать винтовку и патроны дежурному унтеру, но тот, отнекиваясь, прошёл к моей кровати, взял винтовку и поставил её в шкаф. Вот и здрасьте вам! Как же это так, с винтовкой расставаться. Не дело! Дудки вам! А меня не проведёте! Я сам с усам. Так я и ходил всюду с винтовкой.

Под вечер того же дня, вернувшись в казарму, в общей зале застал крики, смех и балаган. Там было с десяток юных солдат, не то в отпуску, не то по службе, крепкие, здоровые. Побалаганив, исчезли, наверное, пошли погулять. Оставив при этом на кроватях свои новенькие автоматы выпуска 44-го года. Я даже позавидовал им. Они ушли, не беспокоясь о своём оружии, значит, воровать никто не будет. И я тогда осознал, что на мою винтовку «маузер» никто не покусится, и, вздохнув, поставил её в шкафчик.

Пару дней я слонялся по Вене. Побывал около дворца императрицы Марии-Терезии. Любовался соборами в готическом стиле, гулял в парках и, выбравшись из них, снова оказывался на улице перед огромными зданиями. От этих прогулок у меня разыгрывался аппетит, я заходил в ресторанчики и просил, как меня научили, «штамп», то есть блюдо, не требующее карточки. Часто бывало, что мне давали тарелку, а в ней – соус с брюквой. Съедобно, или мне с голодухи так казалось. Каждый ресторанчик имел свой «штамп». Так я навещал два-три ресторанчика и, набив себе утробу, шёл в казармы отдыхать. Раз в день я ел на карточку, и тогда мне отрезали купон, в зависимости от заказанного блюда.

В один из этих дней кто-то окликнул меня на улице: «Олег!» Оборачиваюсь – невдалеке стоит Жилин* и ещё кто-то. Обнялись. Я его со времён Крушеваца не видел. Разговариваем, что да как. Оказывается, он был тяжело ранен и отправлен в лазарет. Потом с группой других раненых прибыл в Вену на излечение. Он представил мне своего спутника, и начались расспросы о друзьях, о том о сём, после чего он предложил мне вместе пойти в Казачий штаб, как сейчас помню, Родецки Штрассе, №3. Мне интересно и любопытно. Как же! Ведь наслышались мы на Балканах о казаках фон Паннвица. Жилин мне по дороге рассказывает, что казаки сейчас в Италии, создают свои станицы и набирают кадры командного состава, начиная с лейтенанта и далее.

------------------------------------------------------------------------

*Жилин Александр Михайлович – р. 2 июня 1918 г., в эмиграции в Югославии. В Русском Корпусе юнкер 2-й сотни 1-го батальона 1-го полка, Военно-училищные курсы 1942, подпоручик, во 2-м полку, 1944 в 6-й роте 2-го батальона 5-го полка (унтер-офицер), ранен и эвакуирован, в Италии в Казачьем Стане. Выдан в мае 1945 в Лиенце, 1947 из лагеря на Урале бежал в Югославию, осужден там на 10 лет каторги, умер в Ричмонде (США) 9 апр. 1992 г.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

На посту с пулеметом, г. Неготин  

 

[Conell]

7 часов назад, Павел Стрелянов /К/ сказал:

На посту с пулеметом, г. Неготин  

 

Напоминает Мемориальный склеп в г.Гучево...

[Павел Стрелянов /К/]

8 часов назад, Conell сказал:

Напоминает Мемориальный склеп в г.Гучево...

Согласен, Сергей, благодарю. Дело в том, что в Югославии (и ныне в Сербии) подобные мемориальные комплексы есть в разных городах. 

Вероятно, Неготин написали потому, что на расположенном выше фотоснимке города виден похожий мемориал с орлом наверху, только не той стороной к зрителю. 

    

[Conell]

2 часа назад, Павел Стрелянов /К/ сказал:

Согласен, Сергей, благодарю. Дело в том, что в Югославии (и ныне в Сербии) подобные мемориальные комплексы есть в разных городах. 

Вероятно, Неготин написали потому, что на расположенном выше фотоснимке города виден похожий мемориал с орлом наверху, только не той стороной к зрителю. 

    

Увы, Павел Николаевич. Тот памятник с орлом наверху в Неготине, вообще не похож на памятник, где бойцы с пулеметом... Ниже на фото, тот же памятник в Неготине с разных сторон...

Сами видите, "мужиков" с мечами нет.

[Павел Стрелянов /К/]

6 часов назад, Conell сказал:

Увы, Павел Николаевич. Тот памятник с орлом наверху в Неготине, вообще не похож на памятник, где бойцы с пулеметом... Ниже на фото, тот же памятник в Неготине с разных сторон...

Сами видите, "мужиков" с мечами нет.

Да, Сергей. Это не тот мемориал. Спасибо 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Пришли. Вестибюль и коридоры забиты народом, желающим ехать, попытать счастья в казачьих полках. Жилин, нагнувшись, шепнул мне на ухо, чтобы я не уходил, подождал его, и исчез. Минут через пять подошёл и потянул меня за собой за обшлаг рукава шинели. Он постучал в одну из дверей, и мы зашли внутрь. За дверью стоял огромного роста казак. Видно было, что Жилин тут не впервые, он вёл себя как свой.

Мы оказались в большом пустом зале, почти без мебели, за исключением огромного кресла, утонув в котором, полулежал казачий хорунжий. В папахе, сбитой на затылок, в распахнутой шинели, явно под мухой. Он разглагольствовал перед группой почтительно внимавших слушателей, человек пятнадцать их было, большинство в унтер-офицерских погонах: «Всем сразу офицерские погоны. Сразу на командные должности. Жизнь в станицах – лафа! Жить будете хорошо. В соседней комнате писарь, гайда, записывайтесь! Завтра уезжаем».

Помимо Жилина, вижу в этой толпе Игоря Полянского* и других, знакомых мне по Корпусу. Игорь подходит, обнимает меня: «Ну что, Олег, едем? Я – не задумываясь!»  

Отвечаю ему: «Нет, Игорёк, не поеду я. Четыре года с Корпусом, четыре года я связан с друзьями и соратниками. Не могу им изменить за офицерские погоны».

Игорь отшатнулся от меня. «Что ты хочешь этим сказать?! Что я – изменник?! Ты горько ошибаешься, мне просто надоело подчиняться старым людям, офицерам Первой мировой войны. Они устарели! Они вцепились в свои командные должности и никому хода не дают. Это всё одна лавочка! С ними я дальше фельдфебеля не дойду. Не дадут! Мы с тобой учились на офицеров, я хочу быть офицером!» – Игорь раздражённо смотрит на меня.

Мне жаль Игоря. Я чувствую смущение, но в то же время стою на своём: «Игорь, видишь ли, ты должен понять, я не могу бросить мою часть, моих друзей, моих бойцов. Ну, предположим, поеду я в Италию. Что скажут в Корпусе про меня? Ловкач, скажут. А там идут бои. Удрал, скажут. Запах пороха опротивел! Струсил! Нет, брат Игорёк. Посмотри на этого пьяного офицера. Ну как он может быть примером для меня? Мне с ним не по дороге».

Игорь, покачивая головой, холодно смотрит на меня: «Олег, Олег! Ты или чудак, или дурак!» И с обиженным видом отходит. Мне досадно. Я разочарованно смотрю ему вслед, смотрю на эту толпу и понимаю, что мне здесь делать больше нечего. Ни с кем не попрощавшись, я ухожу.

----------------------------------------------------------------------------------------

*Полянский Игорь Николаевич – р. 1909 г., во ВСЮР и Русской Армии, кадет Крымского КК. В эмиграции в Югославии, 1929 переведен в Донской КК (41 вып.). В Русском Корпусе юнкер 1-й сотни 1-го батальона 1-го полка, Военно-училищные курсы 1942, подпоручик, затем в 1-й Казачьей кавалерийской дивизии, погиб.  

 

[Павел Стрелянов /К/]

Войсковой старшина А.Г.Богословский

Богословский Алексей Григорьевич – р. 1888 г., казак ст. Гиагинской ККВ, Путейный институт в С.-Петербурге. В Великой войне вольноопределяющийся, Георгиевский крест 4 ст. Во ВСЮР и Русской Армии, сотник. В эмиграции в Югославии, окончил двухгодичные офицерские курсы в Белграде май 1934, есаул. В Русском Корпусе при штабе 2-го батальона 1-го Казачьего полка (унтер-офицер), затем преподаватель военного училища в 15-м ККК, войсковой старшина. Выдан в Лиенце в мае 1945, лагеря, умер в Новосибирске в 1949 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Но мне в этот день суждено было пережить ещё одно приключение. Я только успел выскочить с Родецки Штрассе на главную улицу, как навстречу мне идёт немецкий офицер. Шагов за десять до меня он резко останавливается и начинает строго меня рассматривать. Я ем глазами начальство и, будучи в трёх шагах от него, отдаю ему честь.

Но он движением руки останавливает меня, сказав «Halt bitte!»*. Стою. Он с любопытством осматривает меня и что-то спрашивает. Я его не понимаю, но спасибо старушкам из канцелярии, заставили меня, как попугая, затвердить фразу по-немецки, и я её изрекаю: «Я – унтер-офицер Олег Плескачёв, пятой роты, второго батальона, четвёртого полка Русского стрелкового корпуса из Сербии».

Полковник одобрительно кивает, произносит «urlaub»**, это слово мне понятно, и я радостно рявкаю в ответ: «Jawohl!»***. Потребовал мою солдатскую книжку и сопроводительный отпускной билет, просмотрев документы, вернул их мне с милой улыбкой, хлопал по плечу, говоря при этом: «Gut! Sehr gut!»****. Он ещё что-то говорил мне, но, видя, что я не понимаю и смотрю на него, как баран на новые ворота, усмехнулся и окликнул проходящего мимо унтера.

Достав визитную карточку, он что-то быстро написал на ней и, отдав её унтер-офицеру, заговорил с ним, указывая на мою прожжённую шинель и латанные жёлтой кожей сапоги. Улыбаясь, оба осматривали меня, как цыгане на ярмарке осматривают лошадей. Полковник, ещё раз потрепав меня по плечу, указал на унтера, и я понял, что нужно идти с ним. Вытягиваюсь, отдавая честь, и со смутной тревогой иду с унтером. Что же будет?

Пройдя пару кварталов, мой проводник вошёл в большое здание и, переговорив с дежурным фельдфебелем, сдал меня ему вместе с визитной карточкой. Тот с любопытством посмотрел на меня, подошёл к одной из дверей и, предварительно постучав, вошёл в комнату. Через минуту вышел и, поманив меня пальцем, втолкнул внутрь, а сам, оглушительно щёлкнув каблуками, исчез, и я остался наедине с толстым майором, который с величественным видом восседал за огромным письменным столом. Он повертел визитную карточку в своих пухлых пальцах, прочитал её снова и громко окликнул кого-то.

----------------------------------------------------------------------------------------------------

*Остановитесь, пожалуйста (нем.).

**Отпуск, временное увольнение (нем.).

***Так точно! (нем.)

****Хорошо! Очень хорошо! (нем.)

 

[Павел Стрелянов /К/]

Корпусники в югославянской форме с визитом у командира батальона болгарского полка. Косовска Митровица, 1943 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Полковник Е.М.Гарабурда с самокатчиками. Слева направо: К.Лопатин, Ф.Анфилов, полковник Е.М.Гарабурда, А.Анфилов, П.П.Тихонов                 

Гарабурда Евгений Михайлович – р. 4 янв. 1890 г. в Санкт-Петербурге, 2-й КК, МАУ 1910. В Великой войне офицер Туркестанской конно-горной батареи, АГШ нач. 1918, капитан, в распоряжении командующего Кавказским фронтом. В Добровольческой армии и ВСЮР, сен. 1918 в Кубанских частях, капитан штаба 2-й Кубанской казачьей дивизии, с 28 апр. 1919 обер-офицер для поручений штаба 2-го Кубанского корпуса, полковник (21.10.1919; 10.10.1919 с пер. из подполковников), эвакуирован нач. 1920 из Новороссийска на о. Лемнос, 16 окт. 1920 выехал в Крым, в Русской Армии, о. Лемнос, 1921 начальник штаба 2-й Кубанской казачьей дивизии. В эмиграции в Югославии, член Общества офицеров Генштаба, руководитель Высших военно-научных курсов в Белграде. В Русском Корпусе офицер для поручений при штабе 2-го полка (лейтенант). После 1945 в Австрии, представитель СЧРК, начальник 7-го отдела РОВС, умер в Зальцбурге 24 июня 1971 г.            

 

[Павел Стрелянов /К/]

На зов из боковой комнатушки вылетел молодой солдат и почтительно вытянулся перед майором. Тот что-то рявкнул, указывая на меня. Солдатик подлетел ко мне и жестами показал, чтобы я расстегнул пояс и снял шинель, после чего подвёл меня к майору поближе. Тот с трудом выбрался из-за стола, подошёл ко мне и, взглянув мне в лицо, начал ходить вокруг меня.

Делал то же, что и полковник на улице. Наконец, удовлетворив своё любопытство, он снова что-то рыкнул солдатику и величественно двинулся к столу. Солдатик схватил мою шинель и пояс, мы оба щёлкнули каблуками и вышли. Свёл меня он на склад обмундирования, сдал фельдфебелю и ушёл восвояси.

И тут началась потеха! Заставили меня раздеться догола, принесли новое чистое бельё, шерстяные чулки, связку портянок, брюки и китель. Свои брюки с леями я отстоял с боем. Распороли ленту Железного креста и пришили на новый китель. Пока я одевался, принесли несколько пар сапог, высоких, кавалерийских, и стал я их примерять. Появилась новая шинель вместо старой, перчатки – какая роскошь! – да ещё платок и подшлемник. Пилотку я им не отдал. Совали мне что-то вроде кепи с козырьком, но я отказался.

На радостях достал я из хлебной сумки пригоршню резаного табака и дал изумлённому фельдфебелю. У того, видно, дух захватило от неожиданного подарка, и, юркнув в комнатушку, вернулся он с бутылкой в руке, воскликнул «prosit!», выпил сам добрых два глотка и протянул бутыль мне. Конечно, меня не надо было уговаривать. Хлебнул и чуть не задохнулся, такая крепкая, что даже уши зашевелились!*

Выкурили мы с ним по папироске, глотнули ещё раз и дружески расстались. Окрылённый, вошёл я к майору на осмотр, и тот, видя моё радостное лицо, сам заулыбался. В казарму я возвращался радостно возбуждённый.  

--------------------------------------------------------------- 

* 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

На правом фланге есаул кн. М.Л. Голицын 

князь Голицын Мстислав Львович – р. 18 апр. 1901 г., казак ст. Тульской ККВ, юнкер Екатеринодарской ШП, прапорщик с 21 окт. 1917, в конвое начальника 1-й Кубанской казачьей дивизии. В Добровольческой армии и ВСЮР, с конца 1919 в Кубанском гвардейском дивизионе командир Л.-гв. 2-й Кубанской сотни, в Русской Армии, о. Лемнос. В эмиграции, сотник, адъютант Дивизиона Л.-гв. Кубанских и Терской сотен в Югославии. В Русском Корпусе с 31 окт. 1941 мл. офицер Гвардейской сотни 1-го полка (лейтенант), есаул, ранен у г. Рума 17 фев. 1943, на 11 сен. 1944 командир взвода Гвардейской сотни 1-го Казачьего полка. В лагере Келлерберг, затем в США, умер в Патерсоне 10 мая 1970 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Донец-калмык 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Ещё пару дней блуждал я, осматривая город, но скучно мне стало. Всё один, не с кем поговорить, поделиться мыслями. И решил я поехать к моей крёстной матери, к Анне Фёдоровне Павлюк, супруге моего крёстного отца. Звал я её тётей Аней. В корпусной канцелярии узнал её адрес и сразу двинулся в поход. Несмотря на военное время, железные дороги работали исправно. Перед моими глазами промелькнули Лиенц, Мюнхен, а соскочил я с поезда на перрон в городе Фрайштадт. Там меня любезно известили, что местечко Вуловиц находится в четырёх километрах от города. Их отмахал я, как сущий пустяк, пешочком. Мы и побольше хаживали.

Жила крёстная в большом пятиэтажном здании на втором этаже. Открыв дверь на мой стук, крёстная в испуге отшатнулась. Но, услышав мой голос: «Да это я, тётя Аня!» – бросилась меня обнимать. В своё время, когда я был мальчишкой, да и позже, когда было мне 15-16 лет, она во время моих визитов к ним старалась держать меня в ежовых рукавицах, и, откровенно говоря, я её побаивался, льнул больше к дяде Вите (Виктору Матвеевичу Павлюку).

Но в этот раз она таяла передо мной: «Ах, какой ты стал большой, прямо каланча, да колючий, как ёж!» Дочка её Танюша, лет десяти, визжала от восторга, увидев меня. И я в первый раз за эти два года, что не видел родных, почувствовал себя дома. «Да поставь ты свою пукалку в угол и снимай шинель!» Разговорам и вопросам не было конца. Расплакалась моя крёстная, когда рассказал я о своей встрече с дядей Витей, и плача, всё повторяла: «Господи, Боже мой, храни его!».      

Устроили мне в уголке кровать, угостили скромным ужином, и я понял тогда, как им трудно жить, и что, угощая меня ужином, отдавали мне последнее. В ту ночь спал я очень спокойно, как убитый, без снов, без пробуждений. За завтраком я отдал крёстной все мои «питательные карточки», как помощь ей и Танюше. Я планировал продержаться в будущем «штампом», а на чёрный день продать табачок. Рассказал крёстной то, что не успел рассказать вчера. Позже нашёл пару книг, читал запоем. Гулял по зданию, знакомился с жильцами, из которых 90 процентов были жёны, ожидающие мужей с фронта.

Три дня, что я пробыл у крёстной, пронеслись как миг. И вот я прощался с тётей Аней и Танюшей. В коридоре, когда они провожали меня до двери, догнала нас миловидная дама с пакетом в руках. Она быстро заговорила по-немецки с крёстной, указывая на меня и на свой пакет. Оказывается, зная, что я еду в Вену, она просила передать пакет и письмо её мужу по указанному адресу. Я согласился. 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

В отпуске 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Замок Храстовац, Словения. Наше закрытое учебное заведение 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Неумолимо-медленный полёт

Сверкающих на солнце бомбовозов…

И, взвившись к небу, рухнул паровоз,

И чётками скатились под откос

Вагоны, люди и ряды орудий.

                                                                                                                      Ю.Р. Павлова

 

Приближаемся к Вене, поезд медленно проходит мимо глубоких рваных ям, рельсы, изогнутые в форме девятки, торчат, слепо уставившись в небо. Вокзал и станция разбиты налетевшими вчера бомбовозами. Паровозы лежат на боку, вагоны нагромождены друг на друга. Ну и ну! Здорово разбомбили. Но удивляет то, что сразу были проложены рельсы, и движение поездов продолжалось в разных направлениях. Вот что значит организованность и порядок!

Выскочив на улицу, забежал в Аухов Касерне и, получив койку, оставил винтовку и пошёл разыскивать адрес, чтобы отдать пакет. Пришёл по адресу и в недоумении стою, глупо уставившись на разрушенный, ещё дымящийся дом. Расспрашиваю прохожих, показывая письмо, и все они указывают пальцем на развалины дома и говорят «hier», мол, здесь. Я понял, что мне суждено не расставаться с пакетом.

Брожу по ресторанчикам, набиваю утробу «штампом». Разузнав, во сколько завтра отходит поезд на Винер Ное Штадт и дальше, на Марибор, решаю ехать назад в часть, довольно, нагулялся. Налёт бомбовозов застал меня недалеко от одного убежища. Спускаюсь. У входа стоит часовой, а дальше – толпа людей. Я стал как вкопанный. Битком набитый людьми зал, людьми стоящими, сидящими, лежащими на матрасах и одеялах. Плачут дети, у женщин испуганные лица и слёзы на глазах. Воздух тяжёлый, спёртый от множества людей.

Я хотел было выйти, но часовой не пустил. Свист падающих бомб. Взрывы и эхо от них оглушили всех и вся. Всё как будто было в огне. Я отшатнулся. Вздрогнула земля под ногами, во всём моём теле раздался оглушительный грохот взрыва, могучий, всё сотрясающий, всё ломающий, он заставил меня сжаться, согнуться, пасть на колени. И я, песчинка среди песчинок, содрогался, как тысячи других в бункерах и убежищах: Боже, спаси! 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Автомобиль, сорвавшийся в пропасть, при объезде ген. Гонтаревым бункеров. Чудом все остались живы. 12 фев. 1944 г.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Церковная служба в Русском Корпусе. Слева за владыкой виден генерал М.Ф.Скородумов, справа адъютант командира Корпуса А.А.Раевский 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Вот уже полдня, как я брожу по разбитому вокзалу Винер Ное Штадт. Из-за бомбёжки всё кругом разрушено. Уцелевший наполовину кусок навеса спасает нас от падающего мокрого снега. Всех нас выгрузили из поезда, сказав, что вот-вот придёт другой, на Марибор. Вся толпа пассажиров куда-то исчезла, рассосалась, остались лишь маленькие группки. Тоска, сам с усам, и делать нечего. Аж злость берёт.

Пакет мешает и зря занимает руки. Голодно и холодно. От одной из групп пассажиров отделяется и подходит ко мне пожилой военный и на плохом немецком спрашивает что-то. Неожиданно для себя самого задаю ему вопрос в упор: «Вы – русский?» И он, захлебнувшись от радости и чуть не потеряв свою вставную челюсть, изрёк: «Ну да! Ну, конечно!» Представились. Оказалось, он свой, корпусник, не то второго, не то третьего полка. Был очень болен, лечили его в Вене, и вот возвращается в свою часть. Буду называть его дядей Васей, так как фамилии и отчества не помню. Обрадованные встречей, делились мы слухами и новостями, а сами приплясывали от холода уже угасающего дня. Ночь выдалась холодная, морозец щипал за нос и уши, заставляя всё ретивее прохаживаться, чтобы согреться.

«Ну и холод!» – ворчал себе под нос дядя Вася. Сказав, что сейчас вернётся, скрылся в ночи за разрушенными домами. Минут через пятнадцать явился, запыхавшийся, волоча большой, наполовину разломанный жестяной сундук. «Вот нам и печка!» – радостно заявил он, и мы оба бросились на поиски дров. Набрали охапку досок из разбитых домов и, устроив нашу «печку» возле большой вокзальной скамьи, развели огонь. Отогрелись. Как было хорошо! Морозная ночь не мешала, звёзды сияли и подмигивали нам, а луна улыбалась. Иногда из темноты появлялась фигура и, пристроившись возле печки, бурчала нам «gute Nacht!»*, грела руки и спину, а согревшись, исчезала во мраке.

Так вот, подгоняемый голодом, решился я вскрыть пакет. Мысленно попросив прощения у милой фрау, я развернул упаковку, и перед моими глазами появились пирожки, колбасы и разная снедь. Мы с дядей Васей пировали. Разумно, скромно, оставляя на следующий день. Спали по очереди, следя за огнём. Утро выдалось ясным, морозным, ноги онемели от долгого сидения, и мы ходили, кружили, но от нашей печурки далеко не отходили. И так весь день и всю следующую ночь. Благодаря доброй фрау мы не голодали.

----------------------------------------------------------------------

*Доброй ночи! (нем.) 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Походная кухня

 

[Павел Стрелянов /К/]

Рано утром следующего дня истошный крик «der Zug, der Zug!»* пронёсся по вокзалу.

И вдруг со всех сторон хлынули толпы людей. Медленно, пыхтя, подошёл состав, и толпа устремилась к нему. Все вагонные двери были осаждаемы людьми. Крики, стоны, пыхтящие люди лезли друг на друга с единственным желанием – добиться своего и влезть в вагон!

Нас с дядей Васей толпа отрезала от дверей. Стояли мы под окнами вагона, из которого два лейтенанта, смеясь, наблюдали за мечущимися людьми. Заметив мой взгляд, они крикнули:

«Wohin?»** Я им в ответ: «Nach Maribor»***. Они переглянулись, улыбнулись и, нагнувшись через окно, пригласили: «Kommen!». Отдал я им винтовку, они схватили меня за руки, и я в два счёта очутился в вагоне. Показываю им на дядю Васю и говорю: «Kamerad!» Так они и дядю Васю, хохоча, втянули, как пёрышко. Мы благодарили офицеров множеством «danke», угостили их папиросами, а сами устроились в уголке вагона.

Идёт из вагона в вагон слух, что скоро будет Марибор. Поезд останавливается далеко от станции. Стоим. Громко завыла сирена противовоздушной тревоги. В поезде началась кутерьма, немцы, видимо, дежурные по поезду, кричат «heraus!», что значит «вон». Бабы-крестьянки, охая и кудахтая, как куры, посыпались гроздьями из вагона под мат мужей и земляков. Толпами бросались прочь, подальше от железной дороги и селений Марибора. Куда? Мне неведомо.

Дядя Вася да я вскоре остались одни в вагоне, избегая давки. Вышли мы на пути – ряды рельс, стрелки, пустые вагоны и пыхтящий паровоз. Ни души, кроме нас двоих. «Кажется, мы здесь одни», – заметил дядя Вася. Прислушались. Бомбовозов не слышно, и мы спокойно пошли к постройкам пригорода, стоящим невдалеке.

---------------------------------------------------------------------------- 

*Поезд, поезд! (нем.)

**Куда? (нем.)

***На Марибор! (нем.)

 

[Павел Стрелянов /К/]

Поручик Русского Корпуса в югославянском мундире

 

[Павел Стрелянов /К/]

Проводы командира Корпуса, командование в югославянской форме. Слева направо: 2-ген. Д.В.Шатилов, 4-ген. Б.А.Штейфон, 6-ген. Б.В.Гонтарев, 7-полк. Б.С.Гескет   

 

[Павел Стрелянов /К/]

«Что это за штукенция?» – спрашивает дядя Вася, указывая на большой, круглый как жёрнов, толстый, верёвками обвязанный пакет, лежащий между рельсами. Остановились, осматривая находку. Кончиком перочинного ножа дядя Вася проделал дырку в пакете, сунул туда палец и попробовал на язык. «Соль! – изрёк он, как вещий. – Берём с собой!» – и, продев винтовку меж верёвок, мы понесли сей жёрнов, покачиваясь от тяжести. «Кил двадцать, а то и двадцать пять», – бурчит, задыхаясь, дядя Вася. Дошли до первых домов пригорода, свернули в улочку и встали отдохнуть. «Продать надо», – размышляет вслух дядя Вася.

Идём дальше. Он стал осматриваться и, наконец, указал перстом на один дом: «Сюда». Подошли, постучали в калитку, вышел к нам хорошо одетый здоровенный словенец. Спросил, чего желаем, и, косясь глазом на мою винтовку, слушал, что ему говорит дядя Вася. Тот указал на пакет. Словенец подумал, посмотрел по сторонам и пригласил нас войти. В просторном доме началась сделка. Хозяин часто тыкал пальцем в дырку в пакете, облизывал его и говорил: «Добра сол».

Оторвали часть упаковки, и соль белой струйкой потекла на пол. Словенец, наконец убедившийся, что это и вправду соль, сказал дяде Васе: «Никс гельд, немам паре», мол, нет денег. И, попросив нас подождать, вышел из дома. Мы насторожились, я с винтовкой в руке наблюдаю в окно за улицей. Вскоре показался хозяин с тремя субъектами, вошли в дом, он представил их как своих друзей. И началась торговля. Словенцы тыкали пальцами в рассыпанную соль, перебирали её, пробовали на язык и предлагали дяде Васе продукты в обмен.

Предлагали поначалу довольно скудно, но, слыша, как я стучу прикладом об пол, увеличивали ставку. Наконец договорились. Хозяин остался с нами, а те трое ушли и вскоре вернулись, да не с пустыми руками. Появились колбасы, куски копчёного сала и ветчины, бутылки с водкой. Хлеб, чудно пахнущий домашний хлеб! Дядя Вася руководил, говоря, что нам нужно.

Набили нам походные котелки смальцем со шкварками, ворох колбас исчез в наших сумках, куски сала с ветчиной попали туда же. Фляги наши наполнились горючим. И ко всему – пара буханок хлеба. Они довольны, и мы тоже. Хлебнув с ними на прощание по доброму глотку ядрёного словенского шнапса, мы расстались. Они остались делить добычу, а нам пора в путь-дорогу.

«Хорошо мы отделались, – сказал дядя Вася, – они же, черти, могли выдать нас фельджандармам, да соль нас спасла». «Как спасла?» – вопрошаю я. «Дорогой мой Олег, соли нигде нет, она сейчас на чёрном рынке на вес золота. Они знали, что покупали». 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Чины Русского Корпуса с местными жителями